Помогать вьючить, укладывать или раскладывать вещи, когда лагерь снимался или, наоборот, разворачивался, он не торопился. Он мягко улыбался Ассылу и говорил, как бы извиняясь: «Ну, ты молодой». И Ассыл стеснялся заставлять его что-либо делать. Так и повелось: мы работали, а Потанда посиживал на вьючном ящике, ласково улыбался и поощрительно говорил что-то вроде: «Ну вот», «Ну, молодцы», «Вот хорошо».
Езду и пребывание в седле Потанда, правда, не считал за труд и в седле сидел весь день. Если ему нужен был какой-либо предмет, лежавший шагов за двадцать — тридцать, то он наклонялся, зацеплял, что ему нужно, камчой и, не слезая, возвращался. За водой шагов за пятьдесят с ведром тоже ездил верхом.
Как выяснилось впоследствии, Потанда был не только сам религиозен, но и считался среди соотечественников авторитетом в духовных вопросах. И так как у памирских киргизов настоящий священнослужитель был только один, разные несложные требы нередко совершал он сам, за что его именовали ярмулла (то есть полмуллы), хотя он и был абсолютно безграмотен.
Еще до этой неудачной ночевки, когда и мы, и лошади оказались без воды, Ассыл завел со мной разговор, чтобы я «подвел психологическую базу под проблему Потанды, а то этот старый черт ну совершенно ничего не делает». Ему, Ассылу, неудобно, а мне как начальнику отряда вполне удобно поговорить с Потандой. Я действительно попробовал тогда с ним поговорить, но в ответ получил только мягкую улыбку и слова: «Ну ты, Кирилл, молодец», и все на этом закончилось.
Но после этой неудачной ночевки наш Потанда потерял свой авторитет. В начале экспедиции он пытался было рассматривать свою роль в нашем отряде только как роль руководителя и проводника, прекрасно знающего все тайны маршрута. Но эта ночевка без воды лишила его ореола великого проводника, и ему уже не удалось удержать и свою позицию распорядителя, командующего, сидя на вьючном ящике. Ему было предложено действовать не только рассказом, но и показом. И наутро мы вьючили уже не вдвоем, а втроем. На его стереотипное: «Ну, вы молодые!» — мы отвечали: «Ладно, ладно! Давай скорее. Лошади пить хотят». И пришлось Потанде с этого времени тоже трудиться.
К середине дня — а шли мы очень быстро, ибо и мы, и лошади хотели пить, — мы дошли до самого Джартыгумбеза.
Небольшая речка Истык, текущая возле могилы Джартыгумбеза, окружена множеством горячих источников. Одни из них выбиваются у самого русла, другие — выше по склону, одни теплые, другие горячие. Одни источники бьют недавно, а другие — давно: они отложили целый конус солей и бьют теперь как бы из жерла маленького вулкана. А поодаль стоят несколько больших конусов, из которых уже ничего не бьет. Видимо, место выходов горячих ключей меняется — то ли из-за землетрясений, то ли по еще каким-либо причинам.
Вокруг источников безлюдно, хотя на лужках вокруг ключей много кизяку: значит, сюда приходят киргизы, наверное лечиться, купаться. А сейчас тишина. К ясному-ясному небу поднимаются кое-где столбы пара. Это парят самые горячие источники. На окрестных склонах — архары, самки с детенышами, самцов-рогачей нет.
И вот что интересно: у источника растет тростник. Тогда, в 1935 году, я впервые нашел его здесь и задумался: как этот тростник сюда попал? Ведь здесь же высота 4300 метров!
В источниках Джартыгумбеза я вымылся. Несмотря на то что вода была горячая, мыться было холодно. Но я все-таки вымылся, ибо твердо знал, что другой бани на Памире нет. Ассыл тоже помылся до пояса. Потанда сначала смотрел, как мы моемся, потом отвернулся и встал на намаз.
На Зоркуле
На следующий день мы поднялись от Джартыгумбеза на перевал Кукджигит и перевалили в долину Зоркуля.
Поразительная в своей необычной, нетронутой красоте лежала перед нами долина Зоркуля. Справа, на западе, она занята озером, слева просторное плато. К востоку от озера долина вся зеленая: на Памире это редкость, долины здесь пустынные, сухие, бурые. Долина же Зоркуля веселая, зеленая. Тут и там блестят на ней зеркала мелких озер, серебряные нити ручьев, речушек и рек, а за долиной и над ней, закрыв треть неба, высится Ваханский хребет. У основания, где склоны его резки и круты, он мрачный и черный. А в верхней части — сплошь бело-голубой, ледяной. Обледенели не отдельные вершины, которые в других хребтах чередуются с голыми скалами. Нет, Ваханский хребет — единый ледяной вал. Высоты, которых достигают отдельные вершины хребта, огромны. А над снегами хребта — высокогорное небо удивительной темной синевы.