Батюшки мои! Да ведь это кобра! Да еще какая! Я совершенно ослабел от страха. Весь мокрый от макушки до пяток, я осторожно просовываю руку под топчан, вытаскиваю рюкзак, достаю спички, зажигаю. Кибитка пуста, в углах и под топчаном никого.
Нахожу ботинки, обуваюсь, отворяю дверь пошире, залезаю с ногами на топчан и с ножом в руке сижу, прижавшись в углу. Снаружи уже прохладно, комары исчезли, и я сижу на топчане до утра. Стоит полная тишина, и под утро я засыпаю.
Проснулся я оттого, что страшно хотел пить, и потому, что была жара и стоял белый день. Поспал я как следует. Я сбегал за водой, вскипятил чай и пошел по обрыву вдоль поймы. Вниз я сначала не спускался и долго шел вдоль обрыва, когда заметил орла или какого-то крупного хищника, сидящего на земле у куста черкеза и что-то разглядывающего внутри куста. Это оказался орел-змееяд. В бинокль я долго наблюдал, как он обходит куст, все заглядывая внутрь. Потом я увидел, как он молниеносным движением всунул голову в куст и выбросил из него в сторону змею. Змея кинулась обратно в куст, но на пути ее стоял змееяд. Стыдно сказать, как я обрадовался, поняв, что это змееяд и что он сейчас сожрет змею. Я знал, что змея осуждена; даже три-четыре курицы молниеносно справляются с гадюкой. Змееяд закрывал крылом ноги и не пропускал змею обратно в куст. Я увидел, как его голова опять метнулась, и змея была отброшена с силой в сторону. Еще удар, еще рывок… По-видимому, змея была наконец убита, потому что, схватив ее в клюв, орел слегка разбежался и взлетел. Змея безжизненно свисала из его клюва. Змея была небольшая: может, эфа, или молодая гюрза, или удавчик — я не мог разглядеть. Во всяком случае она не шла ни в какое сравнение с моей ночной гостьей.
Попозже я осмелел и ходил уже по пойме, залезал в тростниковые крепи. Видел белую цаплю, уток разных пород. Оленя я так и не увидел, только сверху, с края надпойменной террасы, заметил какое-то движение в кустарниках. Долго подкрадывался, но ничего разглядеть не удалось, да я и не заходил далеко: я был один, без оружия и как-то побаивался. Балка-то все-таки Тигровая!
На следующий день меня забрали ирригаторы, и я вернулся в Душанбе. Оказалось, что необходимые бумаги наконец получены. В тот же день кассир отсчитал мне целую кучу денег — и за проезд, и командировочные, и квартирные, и зарплату больше чем за месяц.
Через несколько дней я улетел на Памир, в Хорог.
Хорог тех времен представлял собой одну улицу с двумя рядами домов по обе ее стороны. Улица была узкая, как и сейчас, на ней только-только могли разъехаться две машины. Но на этой улице помещались все учреждения и все жилые дома города. Задние дворы одного ряда домов повисали над рекой, задние дворы другого ряда упирались в горный склон.
При землетрясениях, которые здесь не редкость, камни со склонов влетали, и не раз, на центральную улицу. Так случилось и в 1938 году. Во время очередного землетрясения кусок скалы метра три в поперечнике вылетел на середину улицы, а ряд обломков поменьше — по кубометру, по два — залетели во дворы. Правда, эти камни были достаточно деликатны и никого не задели. Меня тогда вызвали в облисполком и ввели в состав комиссии, которая должна была разрабатывать меры по предупреждению разрушений и жертв во время землетрясений. В комиссию эту ввели также Сергея Ивановича Клунникова и, кажется, Владимира Никифоровича Полозова.
Горные крутые склоны, имеющие вид отвесных скал с осыпями, покрывающими их подножия, стояли непосредственно над городом. Никакие ограды, никакие укрепительные работы не помогли бы, если бы начало трясти как следует. Но, к счастью, сильные землетрясения бывают здесь редко. Мы лазали по горе над Хорогом дня три и, явившись назад, написали заключение, что дешевле Хорог перенести в другое место, чем его чем-то загородить, обезопасить от обвалов при землетрясении.
Я прилетел в Хорог с Полозовым и еще одним топографом, которого все звали Петрович. Мы втроем обследовали высокую террасу над Гунтом недалеко от Хорога. Террасу можно было использовать под земледелие, почва была каменистая, но пригодная для обработки.
Возле массива, который мы обследовали, стоял домик, в котором жило небольшое таджикское семейство. У семейства был ручной кеклик (горная куропатка), совершенно очаровательное существо, настоящий член семьи вот уже два года. Он жил возле дома, но ходил и в дом за людьми. Бегал за хозяевами, но недалеко, а если они уходили далеко, он волновался и кричал, но возвращался домой. Когда хозяева возвращались, он бежал им навстречу, взлетал на голову, на плечо, искал в руках лакомства, что-то говорил, рассказывал на своем языке. Но конечно, купить его было нельзя ни за какие деньги.