Кто-нибудь успевал приготовить оленьи шашлыки. Для этого срубалось несколько ивовых веточек, от которых отделялась кора. На эти белые палочки нанизывались кусочки мяса, которые посыпались солью, а палочки ставились в жар костра. Вскоре начинал сочиться и падать в костер красный сок, и мясо постепенно «отбеливалось». Через пятнадцать-двадцать минут шашлык бывал готов.
Любили мы и очень редкое на нашем столе блюдо, которое на Байкале зовут уманом. Оленья нога бросается в костер; когда она слегка подрумянится, ее вынимают, разбивают вдоль на две половинки, и уман — костный мозг, от которого идет горячий пар, на столе. Мы с Никифоровым отдавали этому блюду особое предпочтение.
Еще одно наше удовольствие — работа над дневником. Мы забирались куда-нибудь повыше, выбирали среди зарослей стланика белую ягельную полянку. Наш уголок со всех сторон был открыт солнцу, и в полдень комары не осмеливались сюда залетать. Однажды раздался треск ветвей, и совсем рядом мы увидели медведя. Он уже заметил нас и стремительно шел наутек.
Вокруг любимые нами и всегда восхищавшие нас высокогорные ландшафты: бесконечные линии пологих холмов на западе, альпийская цепь хребта на востоке и множество зеленых речных долин далеко внизу, где в бинокль иногда удавалось заметить пасшегося у реки марала.
Мы лежали на мягком ковре из лишайников, ни о чем, как казалось, не думали и были совершенно довольны тем, что видели вокруг. В такие минуты мы бывали счастливы, почти как в юности. Здесь никогда, ни на мгновение мы не переставали верить, что жизнь прекрасна.
Мы брались за карандаши, привязанные шнурками к блокнотам, и писали эскизы так, как это делают пейзажисты. Старались понять окружающую нас природу, как можно точнее уловить ее характерные черты. Но это было непросто. Неисправимая восторженность лишала нас возможности правильно описать местность, и мы невольно допускали преувеличения. Читая написанное, замечали, что восприятие от наших описаний и восприятие от непосредственного созерцания природы заметно различны. Почти в любое наше описание незаметно вкрадывались черты типизации.
Мы старались писать о том, что наблюдали в спокойном состоянии и только собственными глазами. Как огня боясь типизации, ни разу не решились восстановить по памяти увиденные ландшафты.
За время работы мы хорошо изучили друг друга, и, не думаю, чтобы это было преувеличением, привязались друг к другу, как братья. В экспедиции, как в дороге, жизнь проходит в ускоренном темпе; события развиваются мгновенно. Когда мы собирались все вместе, что обычно случалось только на базовом лагере, нам всегда бывало хорошо — хорошо молчать и грустить, хорошо работать, скучать, веселиться.
Наша работа проходила в очень сложных условиях. В вершинах многих рек Байкальского хребта нет вьючных троп и перевалов. Здесь невозможно пользоваться ни одним из доступных для нас видов транспорта. Мы могли бы, конечно, и не посещать те места, где мы все же бывали, но у ребят просто не хватало терпения дожидаться того времени, когда на вооружении каждого отряда появятся вертолеты.
Но ни чудовищное количество гнуса, ни холода и дожди не сломили незаурядной энергии членов отряда и не пошатнули их любви к нашему скромному делу. Мы всегда будем горячо признательны друг другу за те прекрасные часы нашей жизни, которые мы провели вместе в тайге. И никогда, ни на что не сменяем беспокойную жизнь натуралистов.
Тем не менее работа в экспедиционном отряде — нелегкое испытание для человека. В жизни каждого отряда, как и в жизни каждой семьи, случаются не только приятные события. К счастью, эти события забываются очень быстро, а память отсеивает для жизни только такую правду, которая помогает каждому из нас чувствовать себя человеком.
Все мы больше всего мечтали о том, чтобы дольше прожить в горах и до конца понять то величественное шествие высокогорной природы, которое неизвестно почему так волновало нас.
Самые большие огорчения в этом походе нам приносил гнус — мошки и комары. Эти злобные твари способны любое удовольствие превратить в египетскую казнь. Трудно было тем, у кого кожа слишком восприимчива к укусам и имеет несчастье распухать. Особенно тяжело приходилось Велижанину — у него заплывали глаза после укусов мошки. Но мы были еще не самыми несчастными на земле — в горах пока что не было мокреца, казавшегося нам страшнее слепней, мошек и комаров, вместе взятых.
Мучили нас и постоянные ночные холода. За время нашего пребывания в истоках Левой Тонгоды не было ни одной теплой ночи. Накануне жаркого дня выпадал густой иней или обильная ледяная роса. В такие ночи палатка внутри покрывалась холодной влагой, и мы всю ночь дрожали от холода. И это было в последней декаде июля, когда днем стояла жара!
Донимали нас и дождливые дни, отнимая много времени и сил. Если дождь застигал нас в горах, спрятаться от него было некуда. Плащи с самого начала работали с постоянным усердием и даже после безобидного дождичка делали нас мокрыми насквозь — казалось, что они вбирали в себя влагу за километр вокруг. Велижанина особенно возмущал не тот факт, что плащи были скверными до последней степени, а что в них не было хотя бы одного непромокаемого кармана, в котором можно хранить дневники, спички и пленки — вещи, требующие постоянного и быстрого обращения.
Добрую половину времени у нас отнимало препарирование птиц. Мы часто завидовали геологам — у них обработка материалов в поле требовала несравненно меньше времени, сохраняя его для поисков, наблюдений и записей.
ПТИЦЫ ВЫСОКОГОРНОЙ ОБЛАСТИ
Основными объектами наших наблюдений по-прежнему оставались высокогорные птицы, о которых я еще так мало успел рассказать. До нашей экспедиции только двум исследователям посчастливилось изучать гольцовых и подгольцовых птиц Байкальского хребта. Еще в тридцатых годах здесь побывал известный всему миру орнитолог — Борис Карлович Штегман. Он спустился вдоль северо-западного побережья Байкала до мыса Котельниковского и оттуда прошел в центральную часть Байкальского хребта. Вторично здесь побывал ботаник Иркутского института биологии Леонид Иванович Малышев, увлекавшийся также и птицами.
Сделано много интересных находок, но впереди оставался непочатый край работы. Сильная расчлененность местности, бесконечные дожди в горах, возможность только пеших экскурсий превращает наблюдения за птицами здесь в тяжелый труд.
Фауна птиц высокогорий Байкальского хребта не очень богата видами, но местами буквально поражает огромной численностью особей. После безмолвной и редко населенной тайги открытые пространства подгольцовья кажутся убежищем всевозможной живности.
Там, где заросли кедрового стланика разнообразятся кустарниковыми березами и ивами, очень много птиц. Особенно оживленно высокогорье осенью, после короткого гнездового периода, когда вылетают из гнезд выводки пеночек — таловки и бурой, горных коньков, чечевиц и некоторых других птиц. Но такое обилие птиц, с которым могут поспорить самые лучшие птичьи места в межгорных долинах, наблюдается далеко не везде. Огромные пространства щебнистых каменных тундр и большие массивы кедрового стланика мало пригодны для обитания птиц.
При первом знакомстве с высокогорными птицами кажется, что они очень осторожны и уже давно знакомы с человеком. Добыть птицу в зарослях стланика или карликовой березы не так-то просто. Многие птицы удивительно подвижны. Они постоянно перемещаются с ветки на ветку, и вы не успеваете еще поднять ружье, как птичка уже перепрыгивает на соседний куст.
Убитую птицу трудно найти в густом кустарнике или в высоких травах субальпийского луга. Приходится долго выбирать удобный момент для стрельбы, заранее точно рассчитав, куда должна упасть жертва.
По крутым склонам гор передвигаться очень тяжело — птица в одно мгновение перепархивает на соседний куст, а вам приходится еще долго карабкаться за ней по россыпям и скалам. Вы забираетесь на вершину скалы, где только что были слышны птичьи голоса, но их там уже и след простыл. К полдню ноги отказываются служить коллекционеру, а его плотная фанерная коробка еще наполовину пуста. Все эти трудности добывания птиц и создают впечатление их особой пугливости.