Достигнуть вершины одинаково трудно в любой области науки, и особенно трудно в той, которая не находит широкого отклика и поддержки.
«Полагаем задачей достойной первого из первых ученых Общества назначить следующую тему для ученого труда первейших ученых: исследовать три вершка ближайшего к исследователю болота относительно растений и животных…
Вместо путешествий в отдаленные страны, на что так жадно кидаются многие, приляг к лужице, изучи подробно существа — растения и животных — ее населяющих в постоянном развитии и взаимно непрестанно перекрещивающихся отношениях организаций и образа жизни».
Эти слова профессора Московского университета К. Ф. Рулье стали знаменем многих зоологов мира. Понимая «лужицу» в более широком смысле, можно сказать, что эта задача крайне актуальна для огромных областей Сибири, животный мир которой еще недостаточно хорошо изучен. Но как часто мы сталкиваемся с людьми, непонимающими основных задач зоологии в Сибири и всячески стремящимися помешать развертыванию там фаунистических, зоогеографических и экологических исследований.
В пять часов утра начался сильный дождь, мы перебрались вплотную к стволу ели. Вдали от костра очень холодно, но приближать костер к ели опасно, так как могут загореться корни и нижние ветви. В тяжелом полусне, замерзая, мы провели остаток ночи.
Продукты вымокли и превратились в кашу. Остался единственный выход — не обращая внимания на дождь, двигаться вперед, дойти до какого-нибудь хорошо приметного места и попытаться сориентироваться по карте.
Между тем дождь усиливается, на небе не видно ни единого проблеска. Мы взвалили на плечи паняги с набухшими и отяжелевшими от дождя вещами и пошли прежним курсом, поднимаясь на свежую гарь. Здесь мы увидели первые признаки осени — листья на кустарниковых березках кое-где начинают желтеть.
Под проливным дождем отряд тяжело поднимается на перевал. Несмотря на то что мы все время находимся в движении, всем мучительно холодно. В полдень, окончательно продрогнув, мы делаем попытку развести костер, но эта затея не удалась — спички безнадежно отсырели. Мы стали стрелять из ружья, зарядив патроны кусочками влажной ваты, но разжечь огонь не удается.
С огромным трудом наш отряд преодолевает перевал и спускается в долину реки. Везде, со всех сторон слышится мощный рев разбушевавшейся воды. Падь, по которой мы идем, сплошь затоплена водой. Сперва все идем по колено в воде, но ее становится все больше и больше, и вскоре мы вынуждены перевесить патронташи на шеи.
Нужно немедленно предпринять что-то решительное — очень скоро любое действие будет уже бесполезным. Возвращаться назад, к перевалу, вряд ли целесообразно — вода стремительно прибывает. Мы решили пересечь дно долины и подняться на ее правый склон. Но когда почти достигли подножия склона, увидели, что он отрезан от нас огромным потоком воды, переполнившим старое русло. Только в самом узком месте, если его удастся найти, можно пересечь поток.
Мы идем по обширному болоту, нащупывая под водой кочки; соскакивая с них, погружаемся в воду по грудь. С большим трудом преодолев поток, вышли на трону, идущую по склону, но и здесь приходится идти по колено в воде. Все, решительно все — и стволы деревьев, и почва, а особенно лишайники и мхи, и даже, кажется, камни — насквозь пропитано влагой. С гор по самым незаметным ложбинкам с диким грохотом, сливающимся в сплошной неясный гул, рушатся вниз белые водопады. Наводнение достигает апогея.
К вечеру отряд подходит к реке, вырывающейся из бокового распадка, но все попытки преодолеть ее не имеют успеха. Мы отходим назад, выше по склону, и останавливаемся под большим кедром. Разрядив несколько патронов, мы кладем вату прямо на порох. Оводов стреляет в мох, но вата улетает куда-то в сторону, и найти ее не удается. Тогда Оводов стреляет в кепку, но вата пробивает в вей большую дыру и снова исчезает. Тогда приходится стрелять в кепку, заложенную в капюшон плаща, — опыт удается: в наших руках оказывается драгоценный комочек тлеющей! ваты. Но раздуть огонь оказалось делом нелегким. Пришлось испортить еще около десяти патронов и сжечь несколько ценных пленок, пока удалось развести спасительный огонек. Мы боимся поднести к нему руки — они так трясутся, что могут случайно разрушить разгорающийся костер.
За ночь мы не успеваем полностью обсушиться, но все же удается унять жуткую дрожь, которая не покидала нас весь предыдущий день.
Утром поднимаемся к вершине гребня в надежде увидеть Байкал, и вскоре он перед нами — вдали, вправо от пади, виднеется серая полоска Байкала. Мы спускаемся в падь и вдоль реки, которую вчера не сумели преодолеть, идем к перевалу и вскоре уже стоим над одним из левых притоков Шартлая.
Наконец, впервые за много дней, на небе разверзается черная мгла. Выглядывает солнце. Но мы так долго ждали его, что оно не приносит нам ожидаемой радости.
Мы останавливаемся на отдых, снимаем с себя все: сапоги, плащи, штормовки, рубашки — и вешаем их сушить на кусты стланика.
Никифоров пытается причесать свои волосы. Они у него пышные и курчавые, и он редко употребляет расческу. Обычно он запускает в свою шевелюру пять пальцев, проводит ими несколько раз ото лба к затылку — и прическа готова. Но сейчас пальцы не проникают внутрь — волосы плотно прилегают к голове, они жесткие и слипшиеся. Тогда Никифоров вспоминает, что у него в кармане должна быть расческа. Он лезет в карман и среди мокрых и ржавых вещей нащупывает кусок поломанной расчески. В следующий раз буду брать алюминиевую, говорит Никифоров. Он проводит ей несколько раз по волосам, но когда смотрит на расческу, видит в ней пучок волос. Он вышвыривает их и еще раз снова причесывается, и снова вырывает ворох ослабшего и иссекшегося волоса.
Я смотрю на его ноги. Пальцы на них сильно разбухли и побелели от беспрерывного пребывания в воде. Я с удивлением вижу, что комары, впившиеся в них, не причиняют боли. Мышцы его рук и шеи заметно опали, но ноги «потолстели», и кажется, что кожа на икрах и с внутренней стороны у коленок готова лопнуть от распирающих ее мышц.
Пржевальский говорил, что путешественником надо родиться. Я совершенно уверен в том, что и Никифоров, и Оводов, а также Велижанин, Карамышев и Лазаренко родились путешественниками. В самые тяжелые дни наших экспедиций ни один из них никогда не падал духом.
Мы стоим высоко над Байкалом, на краю Обручевского сброса, у одного из левых притоков реки Шартлая. Над нами сияет солнце, а внизу лежит густая пелена тумана. Полоса тумана охватывает часть Байкала, простираясь километров на десять от берега и занимая пространство от Шартлая до мыса Покойников. Мы начинаем спуск к туману.
Сверху туман напоминает море, встревоженное крупной! мертвой зыбью, но только волны этого моря белы, как снег. В расположении волн не заметно того безукоризненного порядка, какой мы привыкли видеть в чередовании волн Байкала. Белые гребни вздымаются высоко вверх, круто изгибаются к северу и обрываются вниз мириадами брызг. Кажется, что сильный порыв ветра с трудом срывает с тяжелых волн белые гребни. Очертания волн тумана изменяются так медленно, будто сильно разбушевавшееся море внезапно застыло по воле провидения, да так и замерло, затаив» дыхание.
Вскоре мы входим в туман и выходим на берег озера. Туман уже не кажется ни белым, ни неподвижным. Множество крошечных капелек воды быстро проплывает в южную сторону. Видимость не более пятидесяти метров, но и на этом расстоянии очертания предметов сильно расплывчатые.
Все говорит об огромной густоте тумана, о большой насыщенности воздуха влагой. Камни в полосе литорали совершенно мокрые от тумана. Любопытное зрелище представляют собой ветви и иглы деревьев. Хвоя лиственниц кажется усыпанной множеством светящихся точек — буквально на каждой хвоинке висит по крупной капле воды. Достигнув определенного размера, капля падает вниз, а на ее месте вскоре возникает новая, которая тоже падает вниз. Под деревьями невозможно пройти, чтобы не промокнуть насквозь. К ночи туман начинает рассеиваться. Если днем ни один луч солнца не мог пробиться к Байкалу, то сейчас хорошо виден блеск луны.