Солнце припекает сильнее и сильнее — последние жаркие дни середины августа. Пчелам-ксилокопам в черной одежде нелегко, и они больше работают с теневой стороны цветков.
Замечаю еще одну особенность поведения сатир аретуз. Кое-где они усаживаются на отцветших мордовниках вместе, тесно прижавшись друг к другу, штук по десять. Их хоботки неподвижны. Понять поведение сатир трудно. Я пытаюсь сфотографировать такую компанию. Но куда там! Попытки заканчиваются неудачно. Бабочки в обществе, оказывается, зорки и осторожны.
Незаметно бежит время, и хотя жарко, невзгоды знойного дня переносятся незаметно. Я давно заметил эту особенность психики человека. Ощущение жары субъективно и при сильном увлечении каким-либо делом — незаметно.
На группке лилового осота я вижу кучку черных пчел-галикт. Почему-то они собрались только на трех соцветиях и больше нигде их нет. Все заняты, тычут головками в цветок, насыщаются нектаром и не теряют из вида друг друга. Я открываю морилку и легко стряхиваю в нее несколько пчелок. Милая компания в испуге разлетается во все стороны, но вскоре вновь собирается вместе. Видимо, пчелки не могут жить друг без друга, быть может, потому, что они очень редки, кое-как встретились в этом спасительном уголке среди обширной пустыни и дорожат своим обществом. Пересмотрев массу цветов, таких черных пчелок я больше не нашел.
Через час на стоянке я вытряхиваю содержимое морилки на бумагу, просматриваю свой улов. И поражаюсь от неожиданности: маленькие черные пчелки особенные. У самок, кроме забавных зазубренных ножек, в общем, нет ничего примечательного. Зато самцы! Голова их большая, вытянута в длинный хобот, с выступами, выглядывающими наружу шипиками и стилетами. Выглядят пчелки странно, и необычное выражение их головы усиливают большие, овальные, косо посаженные глаза. Никогда я не видел такой необыкновенной пчелки, может быть, она известна специалистам, но для себя я сделал открытие. Действительно, почему самцы так сильно отличаются от самок? Может быть, их роль еще и в том, чтобы открывать своим массивным хоботом цветки, облегчая к ним доступ своим подругам, поэтому-то пчелки и держатся вместе стайкой.
Надо бы еще набрать загадочных пчелок для коллекции. И я, превозмогая усталость, плетусь по ущелью, к месту находки. Но пчелок уже нет, мои настойчивые поиски напрасны: пчелки перекочевали сразу всей стайкой.
Рано утром сперва раздалось характерное квохтанье кекликов — птицы шли на водопой, потом совсем рядом послышались громкие звуки какого-то покрякивания. Через капроновую сетку дверки палатки я вижу забавную картинку: на большом камне, в нескольких метрах от нашего бивака, собралась целая стайка этих забавных куропаток. Вытянув шейки, они будто с недоумением разглядывали желтые палатки, нерешительно перебегали с места на место.
Обозрение необычных предметов, столь неожиданно появившихся на хорошо знакомом водопое, продолжалось долго, пока, видимо, мое неосторожное движение не напугало птиц, и они, будто по команде, с громким шумом разлетелись с камня, и, приземлившись, побежали по склону ущелья.
Солнце только взошло, осветило вершины гор ущелья, а на дне его еще лежала глубокая тень и прохлада. Выбираться из постели не особенно хотелось. Наш фокстерьер — любитель поспать в тепле, — дрожа от прохлады, быстро сообразил, где можно погреться и тотчас же помчался к солнечной горе.
Долго и медленно приближалась к нам по склону солнечная полоска, и когда дошла до ручья, неожиданно над зарослями татарника и мяты пробудился многочисленный мир насекомых, зареяли бабочки, загудели шмели и пчелы, стали носиться юркие мухи.
Пора возвращаться домой. Медленно спускаясь по ущелью и лавируя между камнями, я поглядываю по сторонам. Вон по склону горы поскакал зайчишка. Пронеслась стайка молодых розовых скворцов. Розовыми их еще нельзя было назвать — птицы одеты в серое невзрачное оперение. Около десятка сорок опустились в ущелье откуда-то сверху. И не зря. Плутовки увидели стайку кекликов. Курочки что-то усиленно раскалывали и, увидев машину, как всегда, с громким шумом разлетелись в стороны. Там же вместе с кекликами занимались поисками поживы парочка удодов и несколько каменок-плясунь. Потом сверху почти отвесно опустились альпийские галки. Захрюкал на все ущелье сурок и, потряхивая полным тельцем, поскакал неуклюже к своей норе.
Ручей давно кончился, исчезла сочная зелень, вместо нее появилась желтая выгоревшая трава и кое-где сохранившиеся пятна цветов. Среди темно-лиловых васильков сверкали на солнце ярко-белые чашечки. Оказывается, растение созревало не сразу. Некоторые цветы еще были свежи и ароматны, и на них трудились пчелы, другие же поблекли. В третьих уже созревали семена. И, наконец, от некоторых цветов остались одни чашелистики. Они были широко раскрыты, образовав подобие неглубокой, аккуратной и красивой, тщательно отполированной внутри, белой чаши. Она была похожа на строго рассчитанное параболическое зеркало, в центре которого сходились солнечные лучи. Не случайно в белых чашечках я увидел греющегося после ночной прохлады клопа-черепашку, а в другой — большую серую муху. Насекомые нашли теплое местечко. Но не для них же так устроен цветок! Тут какое-то другое назначение. Но какое? Видимо, гладкие чашелистики для того, чтобы семена-пушинки легче соскальзывали в стороны от легкого дуновения ветерка. Кроме того, быть может, отражая теплые лучи солнца, способствовали созреванию семян, расположенных в центре соцветия и запаздывавших в развитии. Как бы там ни было, насекомые недурно использовали это своеобразное параболическое зеркало для того, чтобы скорее согреться после прохладной ночи и поскорее приступить к активной деятельности.