Мамин меж тем привел гостей к Латохину, который, как и некоторые другие строители клуба, работал уже «на бараках». С гордостью представил американцам:
— Сталинградец… Защищал Сталинград…
Уорфилд первым протянул Сергею руку и крепко пожал ее:
— Впервые вижу участника этой небывалой по своему значению и масштабам битвы. Очень рад!
Гости с интересом рассматривали щуплого Латохина, дотом Гейбл потащил всех фотографироваться на фоне стройки.
— Пусть только карточки пришлют, — сказал Латохин после того, как Гейбл сделал несколько снимков.
Гейбл взглядом спросил Веру: о чем он говорит?
Вера перевела, и гость обещающе улыбнулся.
Со стройки проехали по городу — в один конец, в другой… До сих пор еще это была печальная картина — холмы кирпича, печи с торчащими трубами, норы землянок…
— Россия может продавать эти кирпичи, — сказал Гейбл. — Завертывать в целлофан и продавать как сувениры. Их купят все, кто помнит, что решалось на ее полях.
Как ни понравилась ей оценка роли России в войне, Вера заметила:
— Не только на полях. В городах, селах. Это, как видите, не только поля, но и бывшие города и деревни. Как бы вам перевести… Пустыни, оставшиеся от городов… И продавать не надо… Мы бы давали эти кирпичи-сувениры бесплатно, дарили бы всем, кто действительно понимает и навсегда запомнит, что здесь решалось и сколько людей полегло в борьбе за избавление мира от фашизма.
— Дарили? Вам не осталось бы и сотни, чтобы печь в землянке сложить… — заметил Гейбл.
— Но разве у вас так много людей, которые действительно хорошо понимают, что́ здесь происходило? — спросила Вера.
— Не знаю сколько, — сказал с сознанием превосходства Гейбл, — но в городе наверняка не осталось бы ни одного кирпича.
В колхозе за Бережком строили скотный двор, ремонтировали веялку. Всё это объехали за несколько минут.
Вера удивилась, что так быстро все осмотрели и что, по существу, больше не на чем остановиться, нечего показать. Тогда она рассказала о том, как освобождали этот город, как здесь боролись подпольщики и партизаны, как немцы, оставляя его, угоняли жителей на запад.
Гейбл записывал.
— Вы были партизанкой? — спросил Уорфилд, теперь с особенным любопытством рассматривая Веру.
— Да, воевала.
— Ваш муж? — продолжал Уорфилд.
— Муж? — Вера помолчала. — Он не вернулся. Пропал без вести.
Джек Уорфилд кивнул, закрыл глаза, он искренне соболезновал этой красивой, умной женщине.
Машина уже шла по отлогому берегу реки о кустами ивняка и склоненными к воде ракитами.
— Кстати, — заметила Вера, — здесь недалеко место расправы фашистов с советскими людьми. Не угодно ли?
— Проехать туда? — спросил Гейбл.
— Да, — сказала Вера. — Осталось несколько километров.
— Как вы думаете, Гейбл? — спросил Уорфилд.
— К сожалению, время торопит нас обратно, шеф.
— Жалко, — сказала Вера. — Очень жаль. Там лежат те, кто ждал открытия второго фронта, но так и не дождался.
— Сильно сказано, — заметил Гейбл. — Танки, да? — Он указал в поле.
— Да, — ответила Вера.
Автомобили свернули с дороги, покачиваясь, подбрасывая пассажиров, помчались к черным танкам с торчащими стволами пушек. По огромному полю было рассеяно десятка полтора-два мертвых машин.
Это был величественный памятник отгремевшему сражению стальных чудовищ… Группами и по одному «тигры», «пантеры», полусожженные, с разорванными гусеницами, подбитые, врастали в землю. Автомобили проехали полкилометра, километр, и, сколько ни расширялся горизонт, гости замечали новые танки, самоходные орудия, бронетранспортеры, автомобили…
— Техника… — сказал мистер Уорфилд. — Она видна. Но сколько здесь жизней и крови, храбрости и бессмертия… — Мистер Уорфилд снял шляпу. Гейбл последовал его примеру.
— Остановите, — сказал Уорфилд, когда проезжали мимо русского танка.
Мистер Уорфилд первым вышел из машины, помог выйти Вере. У танка не было одной гусеницы. Люк распахнут, и на нем лежал слой пыли.
— Экипаж этого танка сражался до последнего снаряда, — стала рассказывать Вера. — Когда кончились снаряды, танкисты вышли из машины и дрались врукопашную… Похоронены они вон там, в деревне. — Вера кивнула головой в сторону деревеньки. — Там есть очевидцы боя.