Нефеденкова чиркнула спичкой, щелкнул замок керосинки, на потолок вскинулся и встал на свое место неясный желтый кружок. Сильнее запахло копотью.
— Я разденусь… — сказал Степанов, снимая шинель.
— А не замерзнешь? — спросила Евдокия Павловна. — Впрочем, сейчас станет теплее.
Только теперь Степанов обратил внимание на то, что Борис сидит в ватнике, Евдокия Павловна — в пальто.
Холод! И это сейчас, когда еще не ударили настоящие морозы!
— Где думаешь работать? — спросил Бориса Степанов.
— До лета где угодно. А потом подготовлюсь — и в духовную семинарию. — Борис смотрел с вызовом: «А что?! Запрещено, что ли?..» — Не бойся, поступлю в юридический, если пройду. Буду стоять на страже законности… Порадовался за тебя: работаешь с большой отдачей. Хвалят.
Степанов покосился на Бориса: не знаешь, как я провинился, как мучает меня совесть, а то бы так не говорил!
— Да, да, — подтвердил Борис. — Хвалят!
Степанов, чтобы не вступать в спор по этому поводу, лишь махнул рукой: пустое!
— Зря, Миша, скромничаешь. Ты в классе был нашей надеждой, как говорил Владимир Николаевич, и приятно, что оправдываешь ее. Хорошо, что твое влияние в городе растет.
Степанов поежился — от неуютности, от холода, от невозможности рассказать Борису о том, что тяготило его, об истории с Ниной, с Леней Калошиным, о завтрашних заботах. Что сейчас Борису его беды, его заботы!.. Справиться бы ему со своими…
— Евдокия Павловна, вам карточки дали? Прописали?
— Да, да, Миша… Наверное, и ты руку приложил? Спасибо тебе!
— За что?.. И ты, Борис, не тяни, оформляй все…
Поговорили о том о сем, а тут подоспел чай. Степанов захватил с собой граммов двести хлеба и несколько кусков сахара. Намеревался отдать сразу, да совсем забыл. Сейчас вспомнил, достал из кармана шинели, положил на стол. За скромным чаем Борис вдруг яростно сжал кулаки:
— Эх вы! Нину чуть не загубили! Она здесь родилась, выросла, хотела работать с вами. А вы!..
И по тому, каким Степанов неожиданно увидел Бориса — ожесточившимся, решительным, с глазами, не предвещавшими ничего хорошего, — он понял, что этот невысокий и не богатырского склада, прекрасно воспитанный Борис, поклонник Блока и Тютчева, способен на решительные поступки.
Евдокия Павловна незаметно для сына дотронулась до колена Степанова рукой, как бы предостерегая его.
— Боря, — как можно осторожнее сказал Степанов, — Нину в комсомоле восстановили… Работает… Ну не в Дебрянске, в другом городе. Разве это так важно? Так ей самой, может быть, легче…
Но Борис словно не слышал:
— Когда я вернулся и увидел Нину, я поразился ее глазам. В них не было жизни. Я пришел к ней в сарайчик. Как она обрадовалась мне! Как будто я сделал для нее невесть что. Какая она была ласковая! Как ловила каждое доброе слово, каждый знак внимания и доверия!.. Больше ей ничего и не нужно было…
Борис отпил глоток чаю, но чай застревал в горле, и Борис отставил чашку.
— Ты говоришь, работает, восстановили. Но такие травмы не проходят для человека даром. И никто не виноват. Вот в чем дело: нет виноватых!
Степанов, который ни одним словом не перебил Бориса, приложил ладони к вискам, сжал голову. В голове звон становился пронзительным, жгучая боль все чаще и чаще быстрой молнией пробегала в затылке.
— Что с тобой, Миша? — первой заметила неладное Евдокия Павловна. — Голова?
— Ничего… Ничего…
— Аспирина бы таблетку… Но аспирина нет. Хотя подожди…
Она поднялась, достала из-под койки маленький фанерный чемоданчик и стала копаться в нем.
От керосинки в землянке заметно потеплело, но это всего на каких-нибудь полчаса. У потолка запах копоти был ощутимей, крепче. Лампадка у черного лика в углу, заметил Степанов, не горела.
— А где же хозяйка? — кивнув на икону, спросил он, лишь бы нарушить молчание.
— В область уехала, — ответила Евдокия Павловна, задвигая чемодан обратно под койку. — Вот, Миша… — Она подала ему порошок в желтоватой провощенной бумаге. Евдокия Павловна явно дожидалась момента, когда можно было вмешаться и притупить остроту разговора, успокоить сына: — Вот я и говорю, Боря, что непросто все. Конечно же!.. И с Ниной непросто.
Степанов всыпал порошок в рот и запил остатками чая.
— Непросто, — подхватил Борис. — Наши предки разбили шедших на Русь половцев, монголо-татар, псов-рыцарей, шведов, поляков, французов… Мы разобьем и этих фашистских недоносков, которые, на свою беду, не знают истории. Но какая будет жизнь на этой трижды испепеленной земле? — спросил Борис, не обращая внимания на старания матери и Степанова успокоить его.