— Калоши, Ваня, калоши! — поправил Степанов.
— Да… Давай, говорю, вырежем из старой калоши такую печатку, сделаем штемпельную подушку, пропитаем чернилами, а вечерком пройдемся и припечатаем на немецкие объявления свое: «Бей фашистов!» Коли подумал, подумал и загорелся. Он ведь человек раздумчивый, немножко старичок…
— Помню, помню, — обрадовался Степанов воскрешенной точной детали. — Коля — старичок… С бухты-барахты ни за что не брался, но уж если возьмется — доведет до конца…
— Вот, вот… Самое главное, что нам обоим в этой затее нравилось: на немецком добре! Откуда бы мы взяли бумагу? Да еще ее наклеивать! А тут подошел, шлеп — и готово! Получайте!.. Все обдумали, решили, утвердили текст: «Смерть оккупантам!» Но дело застопорилось: нет калошины!
— Калоши, Ваня, калоши!
— Да… Нет, говорю, калоши! То ли выбрасывала их Пелагея Тихоновна, то ли в утиль сдавала, а только не оказалось у Акимовых ни одной старой калоши! Я к себе пошел — нету! Какая-то прямо чертовщина! Помню, валялись чуть не на каждом шагу, а вот схватились — и нету! Думаю, надо к соседям: за всем ведь ходили… За безменом, кантарем у нас еще называется, за мерой, если картошку покупали с воза, за всякой всячиной… А тут подумал: как же объяснить, зачем тебе несчастная старая калоша?.. Конечно, можно было бы придумать десять причин: дверь отходит, сделать набивку; вырезать прокладку для примусного насоса; выкроить заплату для починки другой калоши, мало ли?.. Но мне казалось — соседи сейчас же догадаются, зачем прошу. К соседям не пошел…
— Проблема борьбы с фашизмом: где взять калошу? — улыбнулся Степанов. — Где ж ты ее все-таки раздобыл?
— У Веры… Вырезал Николай буквы, наклеили на дощечку, а вечером пошли…
— Боялись? — спросил Власов.
— Еще бы!.. Наутро весь город только и говорил о наших призывах… Мы ходили по улицам и смотрели, как суетились немцы и полицаи: им надо было срывать распоряжения собственного начальства! Какой подрыв авторитета! И наверное, эти усилия врага — содрать то, что наклеили вчера, морально действовали на жителей не хуже самого призыва… Вот с этого мы и начали.
— Организация большая была? — спросил Степанов.
— Большой не назовешь… Собиралась, распадалась, все было! Непросто это…
Турин рассказал, как вначале организация оказалась на грани провала и распада, но пришел к ним коммунист Артемьев, приказал затаиться, никак и ничем не выдавать себя. А потом, побеседовав с каждым, посоветовал, что и как делать. Подпольщики вели пропаганду, добывали сведения для партизан. Ценной считалась информация об отправке эшелонов с невольниками в Германию. Если ее получить вовремя и вовремя передать партизанам, можно было освободить не одну сотню людей. Партизаны взрывали железнодорожное полотно и нападали на охрану поездов, которые везли рабов для немецких господ. Освобожденные пополняли ряды партизан, а о тех, кто не мог взять оружие, нужно было позаботиться опять же подпольщикам: рассредоточить, легализовать, снабдив документами…
— Не все получалось, — вздохнул Турин, — но что могли — сделали. И этому высокую оценку дали даже немцы, как это ни покажется парадоксальным.
— Постой, постой!.. Немцы — оценку деятельности партизан и подпольщиков? — спросил Степанов.
— Да, именно. Был район, где господа покорители не чувствовали себя господами. Даже боялись там появляться. Щиты поставили с предупреждением об опасности.
— Где же это?
— Дорога на Бежицу, западнее Дебрянска… Приехал бы раньше, сам мог увидеть эти щиты, а теперь небось кто-то из них крышу для землянки сделал или на топливо пустил… Надписи сначала на «дойче», потом на русском… Проходил я не раз, запомнил… «Внимание! Опасность — партизаны!» Подпольщиков они тоже часто называли партизанами, — пояснил Турин. — А ниже: «Строго воспрещается для гражданского населения, а также военным появляться в районе севернее дороги Дебрянск — Бежица. Всякий, кто появится в запретном районе, будет расстрелян». Только и всего! Ну и подпись обычная: «Местная комендатура Дебрянска».
— Да-а, — раздумчиво проговорил Степанов. — Такое надо бы сохранять для истории…
— Не до истории было… — Турин посмотрел на часы, встал: — Давайте спать…
Днем в райкоме появилась девочка в больших, с чужой ноги, ботинках. Под мышкой держала несколько книжек. Она поздоровалась со Степановым.
— Как тебя звать-величать? — спросил он.
— Ирой… Вы были у нас…
— А-а! — вспомнил Степанов. — Как ты маму зовешь, Ира?
— Мамой…
— Ну то-то!
Ира в смущении опустила глаза и, помолчав, спросила: