Директор так и поступил. Собрал лучших рабочих за своим столом в кабинете, поставил перед каждым банку варенья, а потом в заводской кладовой им выдали обувь.
Заводской фотограф снял всех на память и через два дня каждому вручил фотографию.
Гриша свою фотографию положил в тумбочку рядом с маминой пуговицей, газетой и письмами лётчика Ефремова.
ПОБЕДА
Пришли весенние месяцы. Каждый день диктор Юрий Левитан торжественным голосом объявлял о новых победах на фронте. Самолёты постоянно атаковали врага.
— На наших моторах летают! — гордо говорил Николай.
Все уже знали — победа близка.
И вот она наступила — Победа! 9 мая 1945 года!
На заводском дворе устроили митинг, с трибуны говорил директор, играл духовой оркестр, все кричали «ура».
…А письма от лётчика не было уже несколько месяцев.
— Некогда ему письма расписывать, — говорил Николай. — Не до писем. А теперь он домой начнёт собираться. Он лётчик, боевой офицер, что ему с нами переписываться?
Гриша не спорил, но каждый раз, когда приносили в цех почту, он ждал, затаясь, вдруг выкрикнут и его имя.
«Только бы живой остался! — думал Гриша. — А будет живой, ответит обязательно».
Через месяц после Победы все снова собрались на заводском дворе.
Грело солнышко, кругом была зелень, цветы.
На торжественном митинге директор Солдатов награждал лучших рабочих новой медалью: «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.»
Первым медаль получил пожилой мастер, потом бригадир Антонов, потом Николай, вслед за ним директор вызвал Гришу.
— Поздравляю тебя, Григорий Ефремов, — сказал директор, прикалывая медаль к Гришиной одежде. — Спасибо тебе от всей нашей страны за твою трудовую доблесть.
Утром Гриша и Николай шли на работу рядом, и в их медалях отражались яркие солнечные лучи. А во дворе они встретились с директором — у него на груди тоже поблёскивала на солнце новая медаль.
В обед принесли почту, и Гриша прислушался, как всегда, таясь от самого себя. Неожиданно выкрикнули и его фамилию.
И это было письмо от лётчика!
Не простой треугольник, а настоящий конверт.
Как и раньше, Гриша отошёл с письмом в сторонку, осторожно вскрыл конверт, и сразу бросились ему в глаза первые слова:
«Братишка, дорогой мой!»
Гриша прочитал их и закрыл глаза. Лишь через несколько минут он смог читать дальше.
«Как здорово, что ты нашёлся! Я так рад этому, что сказать невозможно, и сразу пишу.
Я три месяца провалялся в госпиталях, фашисту удалось ранить меня. Только вернулся в часть — мне сразу дают твоё письмо. Времени у меня нет — через пять минут перелетаем на новое место. Поэтому я вкладываю фотографию, а напишу, что успею.
Вот уже и восстанавливается наша семья. А раз ты жив, то, может быть (я в это верю), живы и наши отец с матерью…
Я сейчас так волнуюсь, что и писать толком не могу. Да и ты, представляю, как волновался, если даже кинотеатр перепутал. Ведь мы жили не у «Колизея», а у «Баррикады», в другом конце Невского. И почему ты, милый братишка, вдруг решил, что я был математиком, когда я учился на агронома?
Прости, бегу в самолёт, дали ракету. Вечером напишу подробнее.
С комсомольским приветом, твой брат Дмитрий Ефремов».
Гриша вынул фотографию. На него смотрел весёлый лейтенант-лётчик. На брата Диму он вовсе не был похож.
Гриша снова закрыл глаза, потом опять перечитал письмо.
Нет, конечно же, они жили у «Колизея». Гриша помнил дома вокруг так же, как и математические формулы в тетрадях брата.
«С комсомольским приветом, твой брат Дмитрий Ефремов», — вновь прочитал он и опять взглянул на фотографию.
И вдруг ему захотелось, чтобы брат Дима так и выглядел, как этот весёлый лётчик.
«Вот уже и восстанавливается наша семья», — прочитал он другую строчку.
«У каждого человека обязательно должна быть семья, — подумал Гриша. — Каждому человеку необходим хотя бы один родной и близкий».
Лишь единственная личная фотография была у Гриши — та, что была сделана заводским фотографом. Её Гриша и послал лётчику. А в конце подписался:
«С комсомольским приветом, твой брат Григорий Ефремов».
