По часовой стрелке. Против часовой стрелки…
Замок был сломан.
— Мистика, — пробормотал Степаныч.
Лена постояла за его спиной, потом тихо села на пол, уткнув лицо в колени.
— Тихо. Тихо… Только не шуметь… Тихо, — уговаривал сам себя Степаныч.
Он вынул из кармана полушубка складной нож, сунул его между замком и дверным косяком. Попытался поймать, подцепить язычок замка и прижать его.
Нож соскакивал.
В полушубке стало жарко. Капли пота выступили на лбу и на подбородке.
От отчаяния хотелось завыть. Стон готов был вырваться из горла. Опять! Опять! Но почему!
Степаныч боролся с собой и с дверью. Он ненавидел этот замок. Эту дверь… Плечом он надавил на нее, потом отошел на пару шагов и навалился со всей силы…
Душа старшего лейтенанта Кондакова, ухмыляясь, стояла возле них и с удовольствием наблюдала, как борется за свободу Степаныч. Эта шутка была самая удачная из тех, что ей довелось пережить с Кондаковым.
Стены гостиницы перестали существовать, и душа Кондакова увидела всех находящихся там людей. Люди эти ели, спали, дрались, любили, завидовали, ненавидели, мечтали. Мужчины, женщины, дети. А среди них суетились бесчисленные, как муравьи, подобия людей, напоминающие полипов, устриц, головастиков, хищных рыб, лишайных животных. Эти существа лаяли, блевали, били по зубам, пускали слюни, сосали и терзали друг друга, как совсем недавно, перед приходом Кондакова, терзали друг друга Лена и Степаныч. И вот чем все закончилось…
— Мы ж не виноваты, — устало сказал Степаныч и сел рядом с Леной.
Лена молчала, казалось, она уснула, спрятав лицо.
Душа Кондакова прикоснулась к ней, и Лена увидела вдруг перед собой божественной красоты равнину. Там среди причудливых, сделанных из красных кораллов башен, кавалькада прекрасных, юных всадников ехала по извилистой дороге к источнику вечной жизни. Зрелые гроздья черного винограда сами падали с кустов всадникам в руки, большие яркие бабочки летали над их головами. Лена увидела себя на белой лошади рядом с загорелым юношей. Юноша перебирал струны лютни, и сладкая мелодия убаюкивала и ласкала слух…
Что делать?
Как жить?
Как быть?
Степаныч опять осторожно вставил ключ в замок. Почти ласковым движением повернул. Бережно опустил дверную ручку.
Дверь не открывалась.
— Мы не выберемся, — сказала Лена.
— Тихо…
В коридоре слышались шаги… Кто-то что-то сказал.
Все. Нет никого.
Перед глазами дверь.
Навсегда впечатался в мозг древесный узор.
Царапины вокруг замка…
— Выберемся!
…И щель между дверью и облицовкой дверного косяка, куда он просовывал нож, одновременно поворачивая ключ.
— Это я виновата, — не поднимая головы, прошептала Лена. — Я не могу больше жить.
— Выберемся! — как заклинание повторил Степаныч, пугаясь ее слов.
Могут ли искупить свою вину за нелепые, случайные смерти оставшиеся жить? Как теперь дышать, есть, пить? Не перед кем покаяться. Не у кого просить прощения…
Никто не может дать человеку то, что ему нужно. Никто не поможет ему найти это в себе. Потому он бессмысленно мечется и ищет по миру то, что надо искать в себе самом… Эх, лейтенант… Прости…
Поняв всю тщетность своих попыток вырваться из этого проклятого, роскошного номера-люкс, Степаныч опять сел на пол рядом с Леной, обнял ее и сказал твердо:
— Прорвемся!
Слышались резкие крики чаек за окном. Они становились все громче, видно, птиц кто-то подкармливал хлебом с балкона.
И в это мгновение дверь медленно и бесшумно распахнулась. Это душа Кондакова легко толкнула ее.
Степаныч и Лена прожили долгую, трудную и многотерпеливую жизнь в небольшом бревенчатом доме в средней полосе России. У них родились двое детей — мальчик и девочка. Корова с большими черными пятнами на белых боках давала им молоко. Степаныч строил дома, а Лена выращивала картошку. Они мало разговаривали друг с другом и много работали. Потому что дни настали суровые и надо было много работать, чтобы дети были сыты и обуты.