Ян Калинка? Этот — полная противоположность Петеру. Мелочами он никогда не занимался. Многое из того, что крестьяне обычно производили дома, Ян всегда покупал на базаре. Сажать яблони? — тьфу, это Яну казалось слишком скучным. Пока дерево вырастет, пройдут годы, а потом оно один год приносит плоды, а следующий — нет. «Такое дерево не окупает себя», — уверял Ян соседей, которые только головами покачивали, поглядывая на его голый дом, вокруг которого не было ни фруктовых деревьев, ни цветов, ни даже забора. «В хороший урожай меня соседи забросают яблоками: ешь, все равно сгниют! А когда не будет яблок у других, то в такое лето не уродятся они и у меня. Нет, не стоит». Всем на удивление, Калинка и жену выбрал себе с таким же характером. Она говорила его же словами: невыгодно разводить кур и овец — не окупают съеденного корма; нет расчета сажать капусту и другие овощи — осенью их можно очень дешево купить на базаре, и поэтому не стоит полоть их и ухаживать за огородом. Ей также невыгодным казалось прясть или ткать — ведь все можно было купить готовым. Калинки сеяли хлеб, сажали картофель да еще держали свинью и коров, которых у них было две, хотя на тридцати гектарах могли бы держать и больше. Но Элиза считала, что «чем больше коров тем меньше молока». Уж лучше двух коров накормить посытнее и выдоить столько же молока, сколько другие хозяйки выдаивают от трех или четырех. Так они жили, довольные всем и самими собою. Крыша унаследованного от отца дома пока не обваливалась, а если в каком-нибудь углу и протекала, то кровать можно было передвинуть на другое место, а под дождевые капли поставить миску. Такой незадачливый хозяин разорил бы и волость, для него ведь ничто бы не окупалось.
В роще раздался стук колес, и Озол ускорил шаг. Ему хотелось увидеть подводчика, встретить человека, не угнанного немцами. Вскоре он увидел, как крепкая гнедая лошадка, с белой отметиной на лбу, свернула вправо на дорогу, ведущую к дому Думиней. Высоко нагруженная вещами повозка, перекатываясь через корни, покачивалась и грохотала. Чего на ней только не было: кадка для капусты, стулья, табуретки, старые ведра и подойники, пучки льна, пряжа, снятые с петель двери, косы, вилы. На самом верху торчало сломанное колесо от телеги. Его, очевидно, подобрали, когда остальные вещи были уже перевязаны веревкой. Колесо на неровной дороге подбрасывало, и, наконец, оно грохнулось наземь. Думинь остановил лошадь, и Юрис догнал его.
— Где же ты, сосед, закупил все это, на аукционе, что ли? — заговорил с ним Озол.
Думинь встрепенулся, и колесо выпало у него из рук; он странно растопырил руки и даже пригнулся, как курица, пытающаяся защитить своих цыплят от налетающего ястреба.
— Собрал на обочинах дорог, — пояснил он неуверенным голосом, пристально всматриваясь в Озола, чтобы убедиться, верит ли тот ему. — Разбросали вещи, словно богатеи. Ах, значит, ты тоже вернулся. Да, лучше, чем дома, нигде не бывает, — пытался он переменить разговор.
Озол видел — Думиню безразлично, что ему ответят, что ему скажут, он занят колесом — как его пристроить на воз с вещами, чтобы снова не свалилось.
— С чего это люди так свои вещи побросали? — Озол внимательно посмотрел на повозку. — Вчера, по пути сюда, я нигде на дороге не видал таких вещей. Неужели кто-нибудь, уезжая, взял с собой дверь, а потом бросил?