— Я люблю товарища Упмалиса так же, как и ты, и все наши комсомольцы, — задумчиво ответила Мирдза. — Тебе не кажется, что его заберут у нас? После учебы его могут послать на другую работу.
— Нечего загадывать, — успокаивала Зента. — Но как же быть? Неужели я окажусь перед ним обманщицей? Пообещала Народный дом, он приедет, а мы так и будем тесниться на коннопрокатном пункте. Люди хотят посещать вечера, а мест не хватает. Кончится тем, что многие перестанут ходить.
— Ты, Зента, говоришь так, словно меня нужно убеждать. За Народный дом я не меньше тебя болею. Но ведь каждому та работа, которую он сейчас делает, кажется самой важной. Я еще не такой командир, чтобы сразу охватить весь фронт, — Мирдза говорила серьезно. — И очень хорошо, что ты напомнила. Впредь будем выделять для стройки по пять человек. Хватит?
— Вполне. Если в этом году мы закончим первый этаж — и то жить можно, — радовалась Зента и ушла довольная: если Мирдза обещала, то сделает.
Мирдза вернулась к молотилке и стала подхватывать на вилы большие охапки соломы и подавать на омет. Весть о том, что Упмалис надолго уезжает учиться, странно повлияла на нее. Руки поднимались машинально, гул молотилки она слышала откуда-то издалека, и ей казалось, что это грохочет не молотилка, а поезд, в котором она сама едет в Москву. Острее, чем когда-либо, она ощутила жажду учиться, читать, впитывать в себя все, что могут дать театры, музеи, картинные галереи.
Что она видела до сих пор, чему научилась? Трехгодичный курс средней школы она прошла с пробелами, физических и химических кабинетов здесь не было, английскому языку она научилась по самоучителю. Что еще? Историю партии слушала в местной политической школе. Но даже отец, читавший курс, говорил, что ни его преподавательские способности, ни состав слушателей, ни время не позволили изучить вопросы истории достаточно основательно и глубоко. Что она читала? Пока только книги, вышедшие на латышском языке. Русским языком она занималась очень серьезно и, видимо, знает уже больше выпускников средней школы, которые проходят курс по учебникам для семилетки. Но вот отец рассказывает, что он овладел русским языком, читая классиков, прибегая к помощи словарей. А у нее даже словаря нет. В этом году она порядком помучила и отца, и Салениека, приставая к ним с предлинными списками незнакомых ей слов.
Все то, чему она научилась и что прочла до сих пор, казалось ей лишь каплей, разжигающей еще большую жажду. Кем она станет? Кем хочет быть? Впервые этот вопрос возник перед ней так остро и настойчиво. Ей нравится комсомольская работа, но не вечно же она будет молода, подрастут другие и сменят ее. И кем она будет после этого? Какое место займет в жизни? Выйдет замуж и будет жить только для своей семьи? Нет, этого недостаточно, но, чтобы требовать большего, надо знать, что именно хочешь, на что ты способна и к чему следует готовиться. Стать ученой? Нет, из нее ученая не получится, ее не влечет к какой-либо определенной отрасли науки, а универсальных ученых не бывает. Стать художницей? Но у нее нет никакого таланта, даже воображаемого, как у некоторых молодых людей, которые чем-то увлекаются и кому-то подражают. Стать общественным деятелем? Но для этого прежде всего нужно получить всестороннее образование. Добьется ли она когда-нибудь его? Курс средней школы она кончит, на это у нее сил и выдержки хватит. А потом?.. «Мне этого мало, мало!» — хотелось кричать Мирдзе. «Ну ладно, — сказала она себе, — допустим, что уездный комитет комсомола пошлет меня в какую-нибудь высшую политическую школу. Можно самой об этом попросить. А затем?» Если ее возьмут на работу в город, будет ли это интереснее, чем работа в волости? Конечно, там у нее был бы совсем другой размах. Но жаль оставить свою волость, людей, с которыми свыклась и вместе с которыми в течение двух последних лет строила новую жизнь. Работа здесь только начата, ее надо расширить и углубить. Она, Мирдза, нужна волости и не может уйти от своей молодежи, доверяющей ей, как другу. Хочется увлечь ребят учебой, пробудить в них стремление к росту. Вот какими она видит свою теперешнюю жизнь и будущее. Но чувства стремительно рвутся вперед, им нет никакого дела до логики; они рвутся в Москву, в школу, где будет учиться Упмалис. Голос рассудка пытается подсказать — ты еще не созрела для этого, не заслужила своей работой такой награды и поэтому должна остаться на месте, хотя и… Сдвинув брови, она спрашивает себя — что «хотя и»? И сейчас же отвечает — хотя и Упмалис уезжает. Как глупо Зента давеча пошутила. Мирдза начинает сердиться. Она влюбилась в Упмалиса? В Упмалиса нельзя влюбиться, его можно по-настоящему любить. И когда она сравнивает свою прежнюю влюбленность в Эрика с чувствами к Упмалису, то не находит ничего общего. Мир влюбленных людей становится узким, он ограничивается кругом, в котором только два человека — ты и я. Это она где-то вычитала и нечто похожее пережила сама, во всяком случае в то время, когда «почтовая барышня» уничтожала ее и Эрика письма. Тогда мысли ее, о чем бы она ни думала, всегда метались внутри замкнутого круга и бились в нем, как запертые в клетку птицы.