— Совсем обнаглел, — возмущался Озол.
— Как только я об этом узнал, мы с Лайвинем пошли к Дудуму, — продолжал Ванаг. — Он посмотрел на нас свирепо, как старый волк. Ему нет никакого дела до нашего соревнования с Литвой и с соседними волостями. Он этого соревнования не подписывал, и пусть его оставляют в покое.
— И что ты ему сказал? — спросил Озол.
— Я не знаю, правильно ли, — немного замялся Ванаг, — я сказал ему — не будешь ты рад, если оставим тебя в покое. Оставим в покое с минеральными удобрениями, с солью, с подковами, со всем, что не растет в твоем хозяйстве. Воздвигнем ограду вокруг твоей усадьбы, живи тогда один, как барсук в своей норе. Раз тебе люди не нужны, то и они обойдутся без тебя.
— А что Густ?
— Забрыкался. Такой злой, каждое слово точно выплевывал. Он, мол, лояльный гражданин, государству не должен ни грамма, но зачем ему сдавать до срока? Я спрашиваю: почему не можешь сдать? Все обмолочено? Все. Общественная машина помогла, вовремя обмолотила. Зачем соседей подводит?
— Он сказал — наплевать мне на этих нищих, — вставил Лайвинь.
— Ну, знаете, такого не грех бы завести в лес, спустить штаны и отхлестать можжевеловой веткой! — рассердился уполномоченный десятидворки Акментынь.
— Я говорю, — продолжал Ванаг, — ладно, созовем собрание, пусть волость решает, как поступить с такими, которые плюют на общественность. Как решит, так и будет.
— Тут он заорал, что подаст на нас в суд за угрозы, — торопился Лайвинь.
— Еще упрячет вас в тюрьму, — засмеялся Гаужен.
— Я ответил: хорошо, обращайся в суд. Тогда да конца раскроется, как ты якшался с немцами и поносил большевиков, — закончил Ванаг.
— Так, значит, он в суд подавать будет? — интересовался Гаужен.
— Как только Ванаг это сказал, у волка сразу же спесь спала, — усмехнулся Лайвинь, — сразу залебезил: пусть заезжает машина, он готов сдать. Мы ему еще велели сказать это и остальным кулакам.
— Когда мы от него вышли, я почувствовал, что у меня спина мокрая, — Ванаг покачал головой.
Эльмар Эзер начал вдруг беспокойно ворочаться на скамье и как бы считать глазами участников толоки.
— Все, Эльмар, никто не ушел отсюда не пообедав? — засмеявшись, спросила Мирдза.
— Почти все, — серьезно ответил Эльмар.
— Я думаю, что нам в самый раз сейчас потолковать начистоту, — обратился он внезапно ко всем.
— О чем же?
— Что мы — и в следующем году будем надрываться в поле каждый в отдельности? Пора бы нам объединиться в артель, — высказал парень свою наболевшую мысль.
Если бы этот вопрос был поставлен впервые, то, наверное, кое-кого испугал бы, но у Гаужена сидели люди, с которыми Озол уже неоднократно говорил о преимуществах артели, о колхозных порядках, об организации труда и его оплате. И все же от неожиданного вопроса все замолчали.
— Что ж, потолкуйте, потолкуйте, — сказал Озол, собираясь на этот раз больше слушать, чем говорить. Здесь — не собрание, и люди, увлеченные общей работой, будут откровеннее.
— Не знаю, как остальные, — медленно начал Акментынь, — но я за это время всякое передумал. Верно, привыкли мы в одиночку тягаться с землей, но до каких же пор? Когда-нибудь да не хватит сил. А молодые хотят жить по-иному. Вот и мой сын — собирается в город уходить. Там, говорит, хоть по вечерам и в воскресенье можно книжку почитать, в театр сходить. А дочка прислушивается и вторит ему. Силой никого в гнезде не удержишь. Вот я и думаю — зачем мне надрываться, все равно мне одному с хозяйством не управиться. Может быть, в артели или в колхозе, где больше машин, детям будет легче и не будут так рваться в город.
— Меня только одно беспокоит, — задумчиво сказал молодой Пакалн, — а что, если в колхозе окажется один-другой лентяй. Не получится ли, что другим придется на них работать?
— Этого не может быть! — с жаром возразил Эльмар. — Если доходы будут начислять по трудодням, то лентяй ничего не получит.
— Постой, постой! — Пакалн поднял руку, останавливая его. — Дай мне закончить. Разве все точно учтешь? Нельзя же так, чтобы на лугу за спиной у каждого стоял человек и считал — кто сколько охапок сена сгреб. Выйдем все вместе, и вдруг найдется среди нас лентяй. Будет весь день лодырничать.
— Такого гнать надо, — не стерпел Эльмар.
— Только я ведь не могу решать, — закончил Пакалн. — Усадьба на имя отца, он во всем волен.