Мирдза надеялась, что хотя бы сейчас Эрик вмешается в общий разговор и выскажет свое мнение. Но он молчал, и Мирдза не могла скрыть своего недовольства — это заметил и Эрик.
— Мы, новохозяева, те, кто с товарищем Озолом всегда заодно, почти уже решили организовать артель, — сказал Лауск. — А то что получается? Земля за нами числится, но всего, что она может дать, мы от нее не берем.
— Крупные хозяйства всегда доходнее мелких, — авторитетно заключил Эльмар Эзер; Озол, закрыв ладонью лицо, улыбнулся. Ему нравился горячий парень, который всем сердцем стремился в колхоз и, наверное, будет одним из самых прилежных работников. Но в суждениях Эльмара еще чувствовалась незрелость, он где-то вычитал это, но как следует еще не понял. Если спросить его, почему же крупные хозяйства доходнее, то он, наверное, не ответит. Но Эльмар добивается ясности, хочет постичь ее, хочет учиться и понимает, что в этом ему может помочь колхоз.
Эльмар Эзер опять беспокойно заводился на своем месте.
— Значит, мы решили организовать колхоз? — спросил он нетерпеливо.
— Эльмар, — остановил его Озол, — ничего не решили, здесь ведь не общее собрание. Пусть люди подумают, а решить мы успеем.
По пути домой он думал о том, как настойчиво советский человек заявляет о своих правах на новую жизнь. Правда, все новое рождается в борьбе, не сразу люди освобождаются от паутины старых привычек. Но крестьяне, толковавшие сегодня об артели, уже не те, что два года назад, которые при слове «колхоз» вздрагивали, как от удара грома. Теперь они говорят об артели спокойно, и если они еще не решились, то только потому, что артель пока для них нечто отвлеченное, незнакомое, невиданное и, значит, еще не совсем понятное.
Новое рождается и развивается, но и старое не хочет признать, что оно отжило. Оно сопротивляется зубами и когтями. Вот тот же Густ Дудум — символ отмирающего мира. Он весь пропитан ненавистью ко всему новому.
Озол не предвидел, что решительная борьба с Густом предстоит в самое ближайшее время. Республика, учитывая чрезвычайные обстоятельства в связи с засухой, обязалась организовать сдачу хлеба сверх установленной нормы. Для волостного актива настали дни, полные напряженной работы. По тому, как тот или иной крестьянин воспринимал это обстоятельство, видны были его политические настроения, его отношение к интересам народа, государства.
Старый Пакалн, когда Озол с ним толковал о сдаче хлеба сверх нормы, показал извещение и, сердито сморщив лицо, ответил:
— Чего они мне пишут? Я сам лучше знаю, сколько могу сдать государству.
Озол непонимающе посмотрел на него.
— Что так смотришь, словно я глупости говорю, — Пакалн сверкнул выцветшими глазами. — Да, я вчера перемерил закрома, и мы с сыном решили, что можем сдать вдвое больше.
— Дедушка! — радостно воскликнул Озол.
— Ну, ну! Я еще не могу забыть смерти Дзидрини. А что не забыто, то не прощено. Пусть некоторые и ругают большевиков, я и сам иногда ворчу из-за непорядков, но не хочу, чтобы с Юритом приключилось то, что случилось с Дзидриней.
Озола тронула дальновидность старика. Он не говорил красивых слов, но сказал то, что постиг своим простым сердцем. Советское государство — это будущность его внука; прочность государства обеспечит спокойную жизнь его любимцу.
В исполкоме Озола ждали хозяин и хозяйка Думиней. Ванаг с ними так и не мог договориться, и они ждали парторга.
— Ах, как хорошо, что мы вас дождались, — заискивающе начала Ирма. — Вы ведь сами были при том, когда мы все вычистили под метелку. Видали, что и семян не оставили. Хорошо, что родственники одолжили, так сумели засеять, иначе в будущем году сами остались бы без хлеба и государству нечего было бы сдавать. Но тут требуют сверх нормы. Ну скажите, где нам взять? Хоть в воду прыгай, нет нам больше житья… — и Ирма всхлипнула, закрыв глаза платочком.
— Если бы требовали картошку или овес, то мы могли бы малость сдать сверх нормы, раз уж такие времена, — заговорил теперь сам Думинь. — С тем, что у нас самих недород, никто не считается… Мы ведь кулаки…
— Дети кулаков пусть отбросы едят, они ведь хуже, щенят, — поддержала Ирма мужа.
— Перестаньте наконец скулить и притворяться! — не стерпел Ванаг. — Я у вас работал, знаю, какие отбросы: ваши дети едят и каким жарким вы батраков кормите.
Думини сделали вид, что не слышали, и продолжали наступление на Озола.
— Скажите, что же нам делать? С сумой по миру идти? Или воровать? — не унималась Ирма.
— В будущем году, наверно, в своем доме не удержимся, надо будет сказать, пусть волость забирает. Пусть отдаст тем, у кого по два колоса на соломине родятся, — с наигранной горечью говорил Думинь.