— Это от сучки? — нахально спрашиваю я.
Он поднимает глаза и улыбается мне.
— Мне нравится твоя концепция, по которой сукой должна быть моя бывшая половинка.
— Хочешь сказать, что сука ты? — Это начинает становиться интересным!
— Ни один из вас. Мы оба. Разве мы все не являемся одновременно жертвами и мучителями?
— Пожалуйста… не пытайся мутить воду, философствуя наобум. Когда история заканчивается, всегда есть тот, кто убегает, и тот, кто преследует.
— А что обычно делаешь ты? — вдруг спрашивает он.
Думаю, это часть тактики не отвечать мне.
— Случалось, уходила я, но и меня тоже бросали.
— Но больше бросала ты, — кидает догадку он.
— Ох, а почему ты так думаешь? — Мне искренне любопытно. По какой-то странной причине меня очень интересует его мнение обо мне.
— Потому что ты принадлежишь к той категории женщин, которых сложно завоевать. Говорю серьёзно. Ты производишь на меня впечатление человека, чей интерес трудно поддерживать в течение длительного времени.
— Ты никогда не встречался со мной и не можешь судить, — возражаю я.
— Я вовсе не осуждаю тебя, — отвечает он. — Скорее, почему, по-твоему, мы никогда не встречались, хотя знаем друг друга столько лет?
Вопрос ставит меня в тупик.
— Ну… потому что мы не были заинтересованы друг в друге? — рискнула я. Наш разговор принимает странный оборот, и я не уверена, куда он ведёт.
— Я действовал тебе на нервы, — проворчал он.
— Мне нравится убеждённость, с которой ты используешь прошедшую форму глагола. — Дразнить Томмазо было весело раньше и весело до сих пор. Честно говоря, по какой-то странной причине сегодня гораздо веселее. — Кроме того, в лучшем случае я была занозой в заднице.
— И на основании чего ты сделала такой вывод? — интересуется он.
— У тебя всегда было отстранённое отношение. Осмелюсь сказать, холодное.
Он внимательно изучает меня, будто я сошла с ума.
— Правда, я казался тебе холодным?
Я воспринимала Томмазо как несносного, но говорить об этом нехорошо. Он всегда был готов застать меня врасплох. Я всегда чувствовала себя очень нелепо в его обществе.
— Мы были двумя детьми, — пытаюсь как-то выкрутиться.
— Нет, нет, не принижай, пожалуйста. Почему холодный?
Я нахожу такую настойчивость довольно странной, но я тоже странная, поэтому мне не хочется его осуждать.
— Это было ощущение... не могу сказать точно... но ты всегда был очень внимателен к моим промахам, скажем так.
— Я был очень внимателен к тебе и точка, — поправляет он меня.
— Я не понимаю, о чём ты говоришь… — Я и так запуталась, но Томмазо Радиче заставляет меня сомневаться во всём.
— О том, что ты мне тогда нравилась. И я пытался привлечь твоё внимание.
Сама идея настолько невероятна, что у меня не получается сохранить на лице серьёзное выражение и я взрываюсь от смеха.
— Но это неправда, — отвечаю, хлопая его по руке, как бы говоря, чтобы он прекратил нести чушь.
— Говорю тебе, что это так, — настаивает он. И не только настаивает, но и выглядит немного обиженным.
— Правда?
— Правда, — убеждённо повторяет Томмазо.
— Клянусь, я даже не подозревала… — Напротив, совсем наоборот.
— Да, в конце концов я понял это. Я никогда не был искусен во флирте, вообще-то.
— Потому что ты извращенец, если позволишь мне сделать замечание. Иногда в жизни нужно просто быть прямым. — Комично, что я считаю возможным давать советы, когда сама на протяжении всей жизни вела себя как неумеха, если не хуже.
— Например? — интересуется он.
— Ну, если тебе кто-то нравится, просто скажи ему об этом. Пригласи на свидание, так ведь? А потом посмотри, как всё пойдёт.
— И ты, как правило, так поступаешь? Я имею в виду, приглашаешь понравившегося парня на свидание? — спрашивает с нахальной ухмылкой человека, который очень хорошо понял, что я лучше говорю, чем делаю.
— Я стесняюсь.
Мой ответ заставляет его разразиться громким смехом.
— Застенчивая? Нет, ты не…
— Именно такая. Я начинаю стесняться, когда мне кто-то нравится, — настаиваю я. — Вернее, я становлюсь полным недоразумением. Говорю то, что не следует.
— Как со мной?
— Да, вроде того, — подтверждаю я, даже не до конца осознав, что вылетает из моего рта. — Подожди… нет.., — останавливаю я его. Но в этом не было особой необходимости, так как Томмазо уже неподвижно стоял передо мной.
Ублюдок улыбался.
— Нет? — переспрашивает он.
Я вынуждена серьёзно задуматься над тем, о чём он спрашивает.
— Может быть? — рискнула я. — Прошло столько времени, что я ни в чём не уверена. — За исключением того, что он мне скорее не нравился. Но слишком сильно, если подумать. Я определенно не была к нему равнодушна, что бы это ни значило.
— Ладно…пока ты размышляешь давай покатаемся на лыжах, — великодушно предлагает он.
Мне совсем не хочется спускаться с горы, но я начинаю чувствовать себя неловко — точно так же, как в детстве, — и готова согласиться на что угодно. — А я-то надеялась, ты забыл, что мы приехали кататься на лыжах, — шучу я.
— У меня есть одна неприятная черта: я помню практически всё. Сюда, — показывает мне, снова вставая на лыжи. Томмазо прокладывает себе путь к началу второго кресельного подъёмника и ждёт, пока я присоединюсь к нему. Бедняга, ему придётся ждать довольно долго, потому что быстрое и грациозное скольжение на лыжах, мне совершенно чуждо. — Ах, хотел сказать, этот кресельный подъёмник…
Он даже не успевает предупредить меня, когда нас буквально отрывает от земли с невероятной скоростью.
— Чёрт, на самом деле страшно! — восклицаю я, в ужасе поворачиваясь к нему. Первый был совсем другим: медленным, дружелюбным, успокаивающим...
— Это знаменитый кресельный подъёмник, который поднимается на Корно Д’Аола. Он старый, двухместный, но довольно стремительный. Поднимемся быстро, — пытается успокоить меня.
— Правильнее сказать — печально известный. Он также гораздо более узкий, — жалуюсь я. Не смею представить, что должен испытывать Томмазо, когда даже я ощущаю себя зажатой.
— Что такое? Ты жалуешься, потому что прижата ко мне? — шутит он.
— Ах, смысл был в этом? — подтруниваю в ответ.
К моему удивлению, вместо ответа он бросает на меня взгляд, похожий на взгляд соучастника. Впервые в жизни я поняла, что в нём есть нечто большее, чем обычный фасад «мистера Совершенство». Томмазо может вести себя холодно, как я ему сказала, но он также способен опустить эту стену и впустить людей. И в нём есть тепло, много тепла судя по его глазам и чувству юмора.
Проблема в том, что я уже была непроизвольно очарована им во время рождественского обеда, теперь я чувствую, что меня вот-вот собьёт поезд. И не уверена, что у меня хватит смелости выяснить, может ли это иметь смысл.
Я настолько поглощена своими мыслями, что совершенно не концентрируюсь на необходимости сойти с подъёмника. Который, очевидно, не сбавляет обороты даже в конце пути, и я не могу его в этом винить: он был верен себе, пугая меня с первого до последнего момента.
Я готова упасть на снег очень некрасивым образом, когда меня спасает Томмазо. Он должен обладать немалыми спортивными навыками, чтобы умудриться не устремиться за мной и удержать нас обоих на ногах.
— О, — пробормотала я, поднимая взгляд. Его горнолыжные очки ещё не одеты, так что зелёные глаза быстро фиксируются на моих. — Спасибо.
— Не за что, — не сразу отвечает он тоном, который на мой предвзятый слух звучит сексуально.
По какой-то странной причине у меня создаётся впечатление, — Томмазо не хочет меня отпускать. Мы и правда остаёмся прижатыми друг к другу гораздо дольше, чем это было бы оправданно, и никто не проявляет ни малейшего желания отстраниться. Когда его взгляд скользит к моим губам, какая-то часть меня почти готова к поцелую.
Поправка, часть меня надеется и молится, чтобы меня поцеловали, потому что, хотя на этой вершине холодно (намного ниже нуля), атмосфера настолько очаровательна со всей этой белизной на заднем плане, что я не могу придумать момент более идеальный.
Но появляется группа шумных лыжников, разрушая чары и убеждая восстановить безопасную дистанцию. Некоторое время каждый из нас разбирается со своим снаряжением — палками, шлемом, очками — словно нам требуется время, чтобы вернуться к нашим обычным отношениям. Что бы это ни было.
— Давай сократим, не будем подниматься дальше, а займёмся спуском отсюда, — говорит он.
Я смотрю на него с изумлением.
— О, какой джентльмен.
— Кто знает, может, я даже решу стать им, если ты мне позволишь.
Ах, значит, он на самом деле хочет продолжать идти по этому пути, — радостно размышляю я. — Вообще-то, я могу.
— Да, ты можешь. Хочешь начать спуск первой? — спрашивает он.
И показать ему мой гротескный стиль? Нет, спасибо.
— Спускайся первым.
— Хорошо. Если мне встретятся особо обледенелые участки, я махну палкой.
— Спасибо. — Я не добавляю, что я явно не в состоянии следить за ним, за склоном и даже за своими лыжами. Главное — это добрая воля, скажем так.