Осязаемый Остров
(отрывок из поэмы)
Они могут прорвать, пробравшись как тени,
водную гладь пограничного пояса.
Они могут прийти, неся смертоносный груз,
по этой широкой дороге,
что прокладывает море
на каждом участке побережья.
Они могут атаковать твои рассветы
и мирный день
усеять детскими трупами,
уничтожить сады и парящих в небе
сизокрылых голубей,
воздух отравить ядовитыми газами.
Могут, но твоя земля —
первая свободная территория Америки.
остров легендарных мамби.
На твоей земле негодуют
даже камни.
Деревья и ветер,
все, что вдохновляет тебя
на ратный подвиг,
поднимаются навстречу захватчикам:
слившись с землей, люди с полей
сжимают винтовки мозолистыми руками;
люди, зажигающие зеленое пламя
тростниковых плантаций,
стоят на страже, крепко держа винтовки;
те, кто обрабатывает сахар,
держат в руках винтовки;
те, кто ведут трактора в поле,
держат возле себя винтовки;
те, кто в море ловит рыбу,
не расстается с винтовкой;
шахтеры, уходящие в забой,
берут с собой винтовки;
рабочие, строящие дома, мосты
и воздвигающие светлое завтра,
крепко держат в руках винтовки;
портовые рабочие,
механики и металлурги,
учителя, рабочие
табачных фабрик,
юноши с книжками,
массы рабочих
вырываются из твоих недр,
крепко держа в руках винтовки.
Огонь пулеметов и базук,
зенитных пушек,
самолетов и танков
сливается в единый поток свинца.
И движется он
безудержной лавиной,
по многострадальной земле,
пока не исчезнет с нее
последний захватчик
и пока его кости
не превратятся в пыль,
смешавшись с песком,
что разносится ветром
под твоим всепобеждающим светом.
Могут снова прийти
и ночь преступлений,
и алчная смерть,
изрыгающая вонючее прошлое
на золотистые пляжи.
Могут снова прийти,
но ты воздвигаешь на их пути
стены из песка и камня,
ты воздвигаешь морскую стену,
чтобы с моря захватчик не смог проникнуть.
Могут, конечно,
но ты им роешь могилы
в мангровых лесах и трясине,
где их черная кровь
превращается в ил.
А в это самое время
на звездном апрельском небе —
это весна всех людей —
победа зажигает зарю
и лучи восходящего солнца,
прорываясь
сквозь шквал огня и стали,
простираются далеко
за это побережье,
за твои золотистые пляжи,
несгибаемая Плая—Хирон.
Удар раздался в воскресном воздухе
(воскресный день прозвучал, как удар).
Раздался удар, словно кто—то упал в ущелье
(это с силой ударился тот незабываемый воскресный
день).
Сильный удар прогремел по долине
(это воскресенье прокатилось эхом),
и впивается звук в остроконечные вершины
горных хребтов
(это воскресный день цепко держится в памяти),
растекается по континенту,
пересекая моря, сотрясая волны,
и приводит в дрожь народы на Земле.
Грохочет удар, словно катятся горные глыбы,
словно бурные реки, выходящие из берегов,
перекатывают с силой гигантские валуны.
От удара брызжет алая кровь,
и ее тяжелые капли сотрясают сердце.
Этот удар прозвучал в воскресенье,
эта октябрьская кровь на карте мира
оставила несмываемое кровавое пятно.
Партизан, в сердце раненный,
возрождается. Прямой его взгляд,
устремленный вдаль, проникающий в ночь,
в опасность, в боль и в будущее,
бросает вызов и проклятья. Он в небо
устремлен, этот чистый, как родниковая вода,
немеркнущий взгляд.
Раненый партизан возрождается.
Его лик светлеет, озаряя ночь.
Слышится треск срастающихся костей.
Буря, вздымающаяся в груди, с силой взрывает ночную тишину.
Раненый партизан возрождается
и становится великаном.
(Что же делать? Омрачает террор первые радости
от первых проблесков победы.
Микроволновый передатчик взрывается в атмосфере
нервными закодированными посланиями.
Напряженно гудит телефонный провод
Ла—Пас — Вашингтон.
Телеграфные сообщения летят быстрее молний:
Пентагон — Белый дом — Госдепартамент — ЦРУ.
Словно удары кнута, проносятся в воздухе
отрывистые приказы по—английски.
Боливийские военные
охвачены страхом. Телеграммы в Ла—Пас
выкрикивают приказы, переведенные на испанский,
и грохотом отдаются в Валье—гранде. Еще омерзительней
оловянные лица, охваченные ужасом.
Руки дрожат, погрязшие в преступленье.)
Раненый партизан возрождается
и становится великаном.