— Сержант, а что мы будем делать, когда настанет ночь?
— Ждать.
— А смены не будет?
— Нет.
— А если кто—то вдруг заснет?
— Я его пристрелю.
— Что же, так сразу и расстрел?
— Да, так сразу, — говорит сержант, поправляя фуражку. — Если кто—то из нас заснет, они смогут улизнуть. Подойдут без шума и попытаются проскочить.
— А может, они знают, что мы здесь?
— Может, и знают.
— И потому—то они до сих пор не показываются, а?
— Может, и так.
— Нет, так оно и есть, ведь мы залегли здесь давно. По времени они должны были уже пересечь поле.
— С ними две женщины, и быстро идти они не смогут.
— А сколько их, сержант?
— Пассажиры самолета сказали, человек пять—шесть.
— Да—а–а…
Постепенно все вокруг теряет конкретные очертания, расплывается. Замирают стебли сахарного тростника и высокой травы, растущей вдоль узкой тропинки. Просыпаются сверчки, оглашая округу своим стрекотанием. И вот уже начинается лягушачий концерт.
Совсем стемнело. Появились первые звезды. Вижу, как одна из них скользит вниз по небосклону и исчезает за колышущейся чертой горизонта, образуемой тростником и полоской неба. Вдруг из зарослей доносится настораживающий шорох — скорее всего, треск придавливаемой соломы. Я ложусь на живот и подтягиваю к себе винтовку. Приклад упирается мне в плечо. Моя левая рука вытянута и удерживает винтовку за ложе, правая — на затворе. Я сдерживаю дыхание и пытаюсь что—нибудь разглядеть в кромешной темноте, но уже в двух шагах ничего не видно. Вот шорох прекратился. Я перевожу дыхание, правой рукой нащупываю подсумок. Порыв ветра проносится над зарослями и приводит их в движение, отчего они издают звук, похожий на шум дождя.
И снова слышится шорох соломы. В зарослях тростника что—то шевелится. Я готов выстрелить, но сдерживаюсь: щелчок затвора может меня выдать. Сильно бьется сердце. Каждой клеточкой тела я чувствую твердую, шероховатую поверхность земли.
А шорох соломы слышится все ближе. Вот он внезапно прекращается. Впереди перешептываются. Звуки стелются по земле. Я приподнимаюсь, но ничего не вижу. Прекратился и шепот.
Сухой щелчок заряжаемой винтовки заставляет меня повернуть голову направо. И в тот же миг прямо передо мной возникает какой—то шум, возня.
— Стой! — слышится справа. — Стой!
Огромные тени надвигаются на меня. Я заряжаю винтовку и кричу:
— Стой, кому говорят, стой!
Я стреляю один раз, другой. Трассирующая пуля прочерчивает отсвечивающую желтым прямую линию. Различаю несколько похожих на кули силуэтов, мелькающих впереди. Справа от меня тоже стреляет милисьяно. Кто—то вскрикивает и падает. Теперь огонь открывают все милисьянос. А в отсвете трассирующих пуль четко различимы согнувшиеся фигуры бегущих. Внезапно на них падают два ярких луча, и они замирают как вкопанные. Опять раздается крик и просьба прекратить огонь.
— Не стреляйте, не стреляйте!
Никто уже не стреляет. Мы смотрим, как к нам подъезжает джип с включенными фарами. Две женщины прикрывают глаза руками, а двое мужчин стоят в угрожающей позе с пистолетами, нацеленными на фары джипа.
— Бросай оружие! Слышишь, бросай оружие! Вы окружены, сдавайтесь!
Мужчины бросают пистолеты.
— У нас одного ранили, а может, и убили. Он там, — говорит один и указывает рукой направление.
Женщина делает несколько шагов, наклоняется, потом вдруг выпрямляется и кричит:
— А—а–а! Убили Фела!
— Пропади он пропадом! — кричит другая. — Туда ему и дорога!
— Фела—а–а!
— Да пропади он пропадом! Видишь ли, самолет захотел угнать. Кто нас подбил на это? Кто нам все уши прожужжал? И ведь все—таки уговорил! Ах, лучше прибыть на самолете, чем с пустыми руками. Вот и смотри на него, радуйся! Доигрался… Теперь из—за него всю жизнь не отмоешься!
— Фела—а–а!!!
— Туда ему и дорога!
— Ирене, брось ты этого негодяя, не убивайся, — говорит один из мужчин и берет плачущую женщину за руку.
— Прикидывалась смелой, а на деле оказалась слюнтяйкой.
— Брось, не слюнтяйка она, это все нервы, — говорит второй мужчина. — Она поплачет и придет в себя…
На лице Ирене появляется улыбка. Она принимается хохотать и хохочет все время, пока мужчина ведет ее к одному из джипов.
— Раймундо, слушай… — говорит другой.
— Да идите вы все! — кричит первый. — Ну что, угнали самолет? А? Получили? Вот чем закончилась ваша идиотская оперетта — твоя и Диего!