Грохот канонады сотрясал вечерний воздух, море вздымалось многочисленными фонтанами воды. В воздухе опять появились самолеты. Рафаэль посмотрел вверх и убедился, что на их крыльях нет голубой полосы. «Наши», — промелькнуло в голове. Самолеты с ревом сбрасывали бомбы и делали новые заходы над наемниками. Завершив бомбежку, они возвращались на базу, где их вновь загружали для боевого вылета.
Взвод Рафаэля ликвидировал огрызавшуюся пулеметную точку. Десятки наемников, дотоле укрывавшихся на берегу, начали сдаваться. Остальные спасались бегством. Рафаэль побежал, упал, ощутив всем телом жар раскаленной земли, поднялся и снова побежал, преследуя наемников.
Вот и берег. У самой кромки воды стояли танки. Прибой деловито омывал их натруженные гусеницы. Близость моря подействовала на милисьянос освежающе. Некоторые из них бросились на песок, чтобы насладиться навеваемым накатывающимися волнами покоем. Так завершил свою учебу Рафаэлито…
Сейчас я вспоминаю о каждом поступке, каждом действии своего сына, о его самоотверженности, готовности сражаться там, где прикажет Родина. Он был из тех людей, которые не сворачивают с избранного пути. Это я понял после того, как он снова по приказу уехал, а его возвращения пришлось ждать слишком долго…
Плохие вести обычно настигают человека невзначай, словно удар молнии. Эта мысль, вероятно, тоже пришла мне в голову, когда в мой кабинет вошли те два человека, которые были там, с Рафаэлито. Быть может, по этой причине я не удивился их приходу. Они вошли в кабинет и застыли в тревожном молчании. Они не произнесли ни слова. Но их взгляды были красноречивее слов. Надо было прервать это молчание, и я сказал:
— Я знаю, зачем вы пришли. Как это случилось? Как все…
Они не находили слов, чтобы рассказать о том, как он погиб. Я глубоко вздохнул, чтобы не заплакать, и стал смотреть на море…
О нем до сих пор говорят так, будто он находится здесь, среди нас. Значит, он продолжает жить…
Роберто Бранли
Дань памяти
Январь 1961 года
Кубинское знамя
Эрнесто Че Гевара
Алегриа—де—Пио
Второго декабря 1956 года мы высадились с «Гранмы» в районе Плая—де—Лос—Колорадос, потеряв при этом почти все свое снаряжение.
Путь через Мексиканский залив и Карибское море на утлом суденышке, каким была наша «Гранма», да еще в штормовую погоду, почти без пищи и воды, тяжело сказался на наших людях.
После высадки нам пришлось очень долго пробираться по заболоченному, илистому побережью. Бойцы были крайне измучены, истощены, многие до крови стерли ноги. Времени для отдыха не оставалось. Едва успели прийти в себя после тяжелого морского плавания и высадки с «Гранмы», как пришлось вступить в бой.
Всю ночь на 5 декабря мы шли по плантации сахарного тростника. Голод и жажду утоляли тростником, бросая остатки себе под ноги. Это было недопустимой оплошностью, так как батистовские солдаты легко могли проследить за нами.
Но, как выяснилось позже, нас выдали не обломки тростника, а проводник. Как раз накануне описываемых событий мы отпустили его, и он навел батистовцев на след нашего отряда. Такие ошибки мы допускали не раз, пока не поняли, что нужно проявлять осторожность и бдительность.
К утру мы совсем выбились из сил и решили сделать кратковременный привал на территории сентраля. Едва успели расположиться, как многие бойцы тут же уснули.
Около полудня над нами появились самолеты. Измученные тяжелым переходом, мы не сразу обратили на них Внимание: кто жевал свой скудный паек, кто дремал.
Мне, как врачу отряда, пришлось перевязывать товарищам их стертые и покрывшиеся язвами ноги. Очень хорошо помню, что последнюю перевязку в тот тяжелый день я делал Умберто Ламоте.
Внезапно на нас обрушился огненный шквал. Мы были почти безоружны перед яростно атакующим врагом: от нашего военного снаряжения после высадки с «Гранмы» и перехода по болотам уцелели лишь винтовки и немного патронов, да и те в большинстве оказались подмоченными. Помню, ко мне подбежал Хуан Альмейда. «Что делать?» — спросил он. Посоветовавшись, мы решили как можно скорее пробираться к зарослям тростника, ибо понимали — там наше спасение!
Альмейда побежал к своему подразделению. В этот момент я заметил, что один боец бросил на бегу патроны. Я схватил его за руку, пытаясь остановить, но он вырвался, крикнув: «Конец нам!» Лицо его перекосилось от страха.
И вот тут—то впервые передо мной встал вопрос: кто я — врач или солдат революции?
Около меня лежали медицинская сумка и патроны. Взять то и другое недоставало сил. Я схватил патроны и бросился к зарослям тростника.
На краю плантации я увидел Фаустино Переса, который лежа непрерывно строчил из автомата. Рядом со мной оказался Арбентоса. Он тоже пробирался в тростник. Между тем стрельба усилилась. Прогремела очередь. Что—то сильно толкнуло меня в грудь, и я упал. Рядом лежал Арбентоса. Он был весь в крови, но продолжал стрелять. Не в силах подняться, я окликнул Фаустино. Тот, не переставая стрелять, обернулся, дружески кивнул мне и крикнул: «Ничего, брат, держись!»
Превозмогая страшную боль, я поднял винтовку и начал стрелять в сторону врага. Твердо решил, что если придется погибать, то постараюсь отдать жизнь как можно дороже.
Кто—то из бойцов закричал, что надо сдаваться, но тут же раздался громкий голос Камило Сьенфуэгоса: «Трус! Бойцы Фиделя не сдаются!» — а за этим последовала пара крепких выражений.