— Все-таки речка волшебная, — решил Марк. — Леший спустил ее с неба, чтобы я попробовал, какое оно на вкус. Леший, знаешь как вкусно! Я бы тебе сказал, но словами разве опишешь! Ну ты и сам знаешь.
Марк поднялся и побежал вдоль воды. Речка выбежала на большую поляну, где росла густая трава, высокая, по колено. Марк выбежал на поляну и увидел лохматого Лешего. Тот стоял неподалеку у черного пня. Леший был усыпан листьями и старой трухой. В серебряной тьме глаза Лешего ясно сверкали.
— Леший! — воскликнул радостно Марк и рванулся к пню. — Какая у тебя речка вкусная!
Но Леший снова исчез. Марк в горе ощупал пень, у которого только что стоял Леший, облазил всю землю вокруг, и чуть не плача позвал:
— Леший! Ну куда ты опять подевался! Ну Лешенький, покажись, я близко не подойду! Честное слово! Ну постой хотя бы минутку!
Вокруг шелестел и шептался Лес. Ветер шуршал. Ухала птица. Леший не отвечал (хотя стоял рядом, только спрятался).
Марк огляделся. Поляна была очень большой. К югу она расширялась и опускалась в низины, где в звездной дымке угадывались пушисто-колючие шапки деревьев. Лес продолжался, шел к югу, дальше от Гор, к далеким равнинным озерам. Вместе с ним убегала вниз речка, которая вывела Марка к поляне.
К западу и к востоку поляну огородил лесной частокол, а к северу земля поднималась. Вдалеке в черное небо вздымала заснеженный пик Гора. Белая шапка сверкала в осенней ночи бесчисленными бриллиантами. Гора как будто забирала весь лунный свет и сама разливала его над миром, мерцая прохладными искрами.
Под ней, совсем рядом, светился таинственно замок — нет, просто большая усадьба со множеством крыш и башенок. Так это, наверно, один из лесных замков, куда Леший приглашает гостей! Марк кинулся по влажной траве к усадьбе. Добежав до распахнутой наполовину двери, он все-таки остановился, помялся и громко сказал:
— Леший, прости, но у тебя тут темно... Я включу фонарик, ладно?
Леший не возражал. Марк включил фонарик. Яркий веселый луч ударил в стену, и Марк переступил порог. Внутри было глухо и позабыто. Марк снова забеспокоился — если бы Леший его поджидал, здесь бы так не было! Наверно. Было бы по-другому, не так позабыто. Марк с нарастающим беспокойством принялся шарить по дому.
На первом этаже валялись обломки мебели, какие-то битые стекла. На втором этаже Марк нашел разорение: снесены половицы, окна и двери сломаны, лестница едва держится. Марк, стараясь двигаться легче легкого, пробрался на мрачный чердак и долго бродил там, высвечивая фонариком углы и проходы. Снова вернулся вниз и стал искать вход в подземелье. Нашел тяжелую дверь, спустился, обшарил фонариком закоулки, но ничего, кроме трухи и обломков, не обнаружил.
Марку сделалось совершенно, ужасно грустно. Почему все так по-дурацки устроено? Почему Леший не может просто подойти к человеку и постоять рядом? Почему люди такие?
— Леший! — позвал Марк отчаянно. — Я так хотел тебя повидать! А ты только два раза мелькнул. Ну скажи, что мне сделать?
Марк вышел из старого дома. Небо тихо звенело. Лес бормотал, птицы глухо стучали крыльями. Ночь мягко бродила по Лесу, изредка цепляясь за ветки: они хрустели, неслышно роняя листву. Марк прошел по мокрой холодной траве к черному пню, присел. Долго сидел, удрученно, печально, подперев подбородок руками. Потом подхватил с земли фонарик, оглянулся в последний раз на поляну, на Лес, на дом и на Гору, сказал, проглотив комок:
— Ну, я домой. Но все равно, я так рад, что сходил к тебе в гости. Я что, я все понимаю, Леший, не думай. А за подарок такое спасибо! Он такой удивительный! У меня таких больше никогда, наверно, не будет.
Марк нашел тропку. Шагал уныло, не замечая мерной ночной суеты. Вот домик. Прямиком по траве Марк добрел до дверей. Тихо открыл, тихо забрался, тихо разулся, разделся, снял шарфик, повесил на крюк, прокрался к себе.
Зарылся в подушку и решил плакать. Вылез из-под одеяла, взял со стола ветку, положил на подушку, сразу перед глазами, и теперь решил обязательно плакать. Лежал очень долго. Не плакалось почему-то вообще. Уныло и грустно, просто хоть умирай, но не плакалось как назло. Тяжелый комок в груди набухал, в голове тупо звенело. Светлый прямоугольник, падавший от окна, залитого ночным сиянием, перекосился — месяцу пора было уходить. Марк уже засыпал, как в окно поцарапались.