Два дня я провел на городских стенах, выискивая более безопасный путь, по которому можно было бы проскользнуть между вражескими рядами. Но все было тщетно. Плотным кольцом турецкие войска обложили стены города. Они даже стреляли из луков по птицам, которые летели в его сторону, чтобы не дать защитникам отведать свежего мяса. Продолжая изучать ситуацию, я вдруг заметил небольшие группы всадников, одетых примерно так же, как я, которые выделялись из общей массы. Это были крымские татары, которые тоже участвовали в блокаде. После этого у меня постепенно созрела мысль использовать это обстоятельство для того, чтобы выбраться из города. А что? Одежда у меня была такая же, татарский язык я знал хорошо, турецкий понимал достаточно сносно, так что можно было попробовать ночью проскочить через все препятствия. Этими мыслями я поделился с нунцием, на что он заметил, что если удастся проскользнуть незаметно, то я должен буду направиться в Польшу, чтобы передать послание польскому королю Яну Собескому и попросить его как можно скорее двинуть войска против турок. Два дня длилось совещение и готовилось послание польской короне. Наконец мне сообщили, что я могу приступить к выполнению своего плана и вручили запечатанный сургучом конверт с печатью епископа. Проверив оружие и насыпав в пороховницу сухого пороха, я был готов к действию. Единственным препятствием было отсутствие соответствующей моей одежде шапки, которая осталась за воротами. И я начал усиленно искать ее на рынке и небольших лавках, разбросанных по городу. Очевидно, о моей проблеме доложили епископу, так как однажды утром ко мне пришел от него монах и передал сверток. В нем оказалась чудесная татарская шапка, отороченная лисьим мехом. Ее можно было глубоко натянуть на голову, скрывая свое лицо, как это делают многие татарские конники. Теперь все было готово, осталось выбрать подходящую погоду. И она не заставила себя ждать. Буквально к вечеру небо затянуло тучами и пошел мелкий дождик, который гроздьями стал разбрасывать периодически налетающий ветер. Все, кроме часовых, попрятались от этой неуютной погоды. А мне было в самый раз. Одевшись и спрятав письмо под рубашку, я в сопровождении двух солдат подошел к тайной калитке. Прислушавшись, один из сопровождающих достал ключ и с небольшим усилием открыл замок. Скрипнув, дверь открылась, я выскользнул в темень и замер, прикрываясь едва заметной тенью от стены. Продвигаясь вдоль нее, я наткнулся на штурмовую лестницу, забытую турками и лежавшую поперек рва. Это было то, что мне надо, чтобы перебраться через него, иначе мне пришлось бы переплывать через ров, в который сбрасывали все нечистоты этого большого города. Как бы я тогда себя чувствовал, трудно сказать. Но приятного было бы мало. Выглянув из-за бруствера рва и не заметив ничего подозрительного, я потихоньку стал пробираться по намеченному маршруту в сторону ближайшего татарского отряда. Так, то замирая на мгновение, то стремительно продвигаясь вперед, я достиг первых палаток. Вокруг было безлюдно, даже часовые скрывались под навесом, периодически выглядывая оттуда, чтобы обозреть вверенный пост. Мне нужна была лошадь, без нее я не мог далеко уйти. Проскакивая между палаток, я искал коновязь с лошадьми. Долго тут задерживаться мне было нельзя. И я буквально чуть не подпрыгнул от радости, когда до меня донёсся специфический запах конского пота. Теперь у меня был ориентир, и я быстро пошел в нужную сторону. Лошади находились в лощине, сбившись в кучу. Охраны возле них не наблюдалось. Выждав немного, я медленно подкрался к ближайшей из них и осторожно отвязал уздечку, которой она была прикреплена к бревну. Лошадь была невысокой, пегой расцветки, именно такие обладают наибольшей выносливостью. Успокоив ее, я потихоньку отвязал вторую. Учитывая дальнее расстояние, которое мне придется преодолеть, я решил взять и запасного коня, как делают это татарские наездники. Поняв, что седел нигде нет, я вскочил на голый круп лошади и, держа узды второй, стал осторожно выбираться из лощины. Наверху я пришпорил коня и галопом пошел вперед считать дорожные версты. Намокшая одежда не согревала, а появившийся встречный ветер так и норовил обжечь замерзшее тело. Все изменилось, когда рассвело и выглянуло солнце. Одежда подсохла, и тело начало постепенно согреваться. Во время скачки, не останавливаясь, я перепрыгивал на запасную лошадь, чтобы дать первой отдохнуть. За все время я сделал всего лишь одну остановку, чтобы попить воды в кринице, напоить лошадей да заменить намокший в пистолях порох. И сделал это очень кстати. Не успел я подняться наверх из низины, где находилась криница, как нос к носу столкнулся с тремя турками, которые спускались к воде. Я не хотел загрязнять смертельной битвой чистый источник и, пришпорив лошадь, направил ее в сторону от турок, показывая тем самым, что хочу мирно разойтись. Но мои противники приняли это за слабость, и ближайший ко мне вытащил свой ятаган и, крутя его над головой, рванулся ко мне. Выбора у меня не было. Выхватив пистоли, я срезал его первым выстрелом. Второй достался спускавшемуся сзади него соратнику, который натягивал лук, собираясь пустить острую стрелу в мою сторону. От моего выстрела его развернуло в сторону, и предназначенная мне стрела вонзилась в грудь третьего всадника, который держал в руках пику с цветным флажком. Он недоуменно завалился назад и замер на крупе лошади. Вытащив саблю, я осмотрел своих противников. Никто из них не подавал никаких признаков жизни. Разоружив их, я приторочил все оружие на свою лошадь, а сам пересел на одну из трофейных. Остальных я связал одну за другой, и с таким хвостом тронулся в путь.