— Ладно. Так-с, значит, считаешь себя благодетелем, спас, значит, да?
— Да, спас. Это же моё тело, а не твоё, и я так же заинтересован в том, чтобы его беречь, как и ты. И пусть я сейчас им не управляю, но лучше так, чем безвременье. Хотя, признаться, я уже подумывал не осаждать тебя с твоей дуростью.
— Ах, вот как! Вот как! Думал подставить меня, да?!!!
— Да, думал, а почему нет? Думал, но передумал, так будет интереснее. Ты же со своим характером без меня пропадёшь. Ляпнешь что-нибудь не то, и сразу посадят или увезут в лес и там прикопают среди дубов и сосен.
— Ты меня не пугай, не пугай, я пуганый. Мы с тобой уже давно договорились дружить, а не воевать. Я, получается, о твоём теле забочусь, пытаюсь денег раздобыть, а ты тут козни мне строишь, в могилу хочешь свести. Какой же ты после этого Маричев? Все русские добрые, а ты злой.
— Аааа, вот как? Тогда все евреи умные, а ты один дурак.
— Это ты дурак!
Тут Маричев смог что-то сделать, и Шириновскому внезапно поплохело, сознание поплыло, накатила дурнота, в глазах потемнело, и, кажется, он на пару мгновений потерял связь с реальностью. Очухавшись, он не смог себе сказать, что случилось, быть может, ему стало плохо оттого, что он сам себя разозлил, спровоцировав вброс адреналина в кровь. Или, быть может, это реакция организма на физическую нагрузку в этот день. Он ведь до сих пор не оправился от ЧМТ.
В своё время он бы провалялся в больнице как минимум месяц, да и потом, дома на больничном, месяца два, а то и три. Но здесь никто ему поблажек не собирался давать, да и кто он тут? Всего лишь рядовой штурмовик… Так что без вариантов.
Вспомнились былые годы, в течение которых он ничего тяжелее вилки не поднимал, а сейчас ходит с дубинкой. Да, это не его профиль — по башке бить наотмашь тяжелыми предметами. Его конёк — это слово! Тут он мастер, а также в грязных политических играх. Вот только попал он не в какого-нибудь условного Круппа или фон Пфеффера, а в некоего фон Меркеля, захудалого немецкого барона из Литвы или, быть может, Латвии? Без разницы, да и барон липовый, ненастоящий.
— Да, дубовым меня ещё никто не обзывал! — вновь прорезался в сознании голос Маричева.
— А я тебя и не называю так. И вообще, что ты со мною сделал?
— Я⁈ Ничего! Это ты сам с собою всё делаешь, издеваешься над моим телом, да ещё меня же в том и упрекаешь. А мы с тобой ведь заключили пакт о ненападении.
— Я помню, ладно, тогда давай на деле его заключим и будем помогать друг другу.
— Так я его и не нарушал, а вот тебе, Владимир Вольфович, всё никак неймётся, а ведь ты старее меня.
— Ладно тебе, уже стариком обзываешься. Я молод, свеж и полон сил, только голову себе пробил твоими руками. А она самое ценное, что есть у нас с тобой.
— Всё в твоих руках и мозгах, Вольфович, всё в твоих мозгах. Горе от ума, а я что, я просто голос разума, который часто не слышат. Ладно, береги тело, а я опять спать, устал что-то я с тобою беседы беседовать. Буду вмешиваться, только когда ты глупость будешь делать, а так я на отдыхе, бывай.
— Гм, ну, это…
Но ощущение присутствия второго человека в голове исчезло. Шириновский вздохнул и вновь переключился на текущие проблемы.
Утро воскресенья наступило несколько неожиданно для него. Вроде и ждал, но суета городских патрулей и фантасмагория окружающего мира на время отключили все страхи и ожидания. Вроде ещё далеко до него, а вроде и вот оно уже наступило.
Ничего за это время существенного не случилось, так, всякие мелкие стычки да разборки, в которых он выступал скорее арбитром, чем хулиганом. Тем не менее, это заметили.
— Ты поумнел, что ли, Меркель? — удивился командир их штурмовой группы обертруппфюрер Маркус.
— А что, заметно? — решил сдерзить он.
— Заметно. Это радует, наверно, последствия травмы. Правда, обычно бывает наоборот, но, видимо, у тебя тот редкий случай, когда хороший удар по голове кастетом вправляет на место мозги. Тут тебе несказанно повезло, но ты смотри, сильно умным у нас тоже бывает плохо. Понял⁈
— Яволь, Маркус, я понял.
— Молодец! Береги башку, она у тебя стала лучше и ещё тебе пригодится…
Шириновский промолчал, сделав вид тупого и решительного штурмовика, но эти слова начальника про себя запомнил. В воскресенье им предоставили выходной, и утром ему пришлось чистить форму штурмовика, чтобы пойти в цивильное заведение. Идти нужно в общественное место, а пивная для немцев — совсем не то, что в России. Это не забегаловка и не рюмочная, тут всё должно быть прилично, абы в чём туда не ходят. А форма в Германии стоит почти на одном уровне с дорогой одеждой.
Ну, а когда все напьются уже сильно, тогда и кружкой по башке можно получить деревянной или табуретом по печени. Жаль, денег в обрез, а то в пивной ресторан бы зашли, сняв отдельную комнату. Да и вообще, гулять так гулять, глядишь, и девок гулящих пригласили бы или, наоборот, очень скромных, но таких, чтоб после первой кружки всю скромность потеряли. Да, однако…
Эх, мысль пошла в совсем другую сторону, а параллельно ей снизу вверх хлынула волна сексуального жара. Достигнув головы, ударила в неё, виски тут же кольнуло острой пронзительной болью. Мозг послал неслышный сигнал надпочечникам, они выработали кортизол, и тестостерон оказался подавлен буквально в зародыше.
— Да не думаю я о девках, не думаю! — вслух сказал Шириновский. — Не думаю, успокойся.
Может быть, совпадение, но боль несколько отступила, а потом и вовсе ушла. Всё же организм поберечь пока надо. Несомненно, с каждым днём ему становилось всё лучше и лучше, но времени прошло тоже всего ничего.
Отгладив форму и взяв с собой ровно двадцать марок, он засобирался на выход, ведя подсчёт затрат в голове: 88 пфеннигов литр пива, пить будут трое, каждый выпьет, условно, по три литра. Получается, они могут выпить девять литров, ну, пусть десять. Это будет стоить примерно девять марок, округлим до десяти, если ещё придётся доплачивать за стол.
Еда будет стоить ровно столько же или даже дороже. Всё же двадцати марок недостаточно, надо взять ещё десять в качестве неприкосновенного запаса, а то мало ли… А вот больше брать нельзя, так можно и вовсе без денег остаться, на что тогда жить⁈
«Трезвость — норма жизни!» — тут же вспомнился ему советский лозунг, заставив поморщиться. Ничего, сегодня он даст жару!
Собравшись, Шириновский вышел из общежития и направился к трамвайной остановке. Ехать предстояло почти в самый центр, примерно через полчаса он сошёл на нужной остановке и двинулся к пивному саду Prater Garten.
Данная кафешка, а это была именно что летняя кафешка, могла за раз разместить больше шестисот человек. Такие и сейчас встречаются в крупных городах, в черте городских парков. Выглядела она хоть и непритязательно, но всё же импозантно. Небольшое красивое здание самой пивной окружала площадка, где большие деревянные столы стояли между толстыми стволами вековых каштанов, листва которых надёжно укрывала посетителей от лучей яркого солнца.
Перед самым входом его уже давно и с явным нетерпением ожидал Альберт Шольц.
— Август! Я тебя заждался! Пошли быстрей за едой.
— А как же Губерт⁈
— Губерт уже там, он столик занимает, а то через час всё будет битком и не посидишь спокойно.
— Ну, пошли. Ты знаешь, где можно купить?
— Да знаю, пошли быстрей, а то выпить хочется, аж сил нет, а ты опаздываешь!
Шириновский-Меркель глянул на старенькие ободранные часы, что нашёл у себя в комнате, они показывали без десяти минут два. Получается, он вообще не опоздал, но спорить всё равно бессмысленно, и, пожав плечами, он отправился вслед за Шольцем. Тот, обрадованный донельзя, уже спешил по направлению к какому-то полуподвальному магазинчику. Только вошли в дверь, как в нос им обоим сразу ударили обалденные запахи колбас и копчёностей.
— Какая вкуснятина! — невольно вырвалось у Шириновского.