С одной стороны, было просто замечательно не чувствовать кучу старческих болезней и вечную слабость одряхлевшего тела! Однако Шириновский ощущал, что отсутствие бренной оболочки лишало его потребностей. Постепенно, но неумолимо стиралась связь с реальностью, уходила человечность. Воспоминания о былых эмоциях, типовые реакции, которые помнила душа, сама возможность осмысленной речи — всего лишь отголоски прошедшей жизни. Бывший политик понимал: когда-нибудь пройдут и они. Причём, похоже, очень быстро. И тогда он станет… Кем? Или Чем?
— Так вот, — гнул тем временем свою линию Немтсов, — нам выпал уникальный шанс. Ну, мне и всем душам, что здесь появлялись. Здесь преддверие Ада или Рая… Душ пять известных было, кажется, и всем я предлагал.
— Кто?
Немтсов вдруг мигнул и подёрнулся всем телом. Словно неведомая никому из ныне живущих аппаратура неожиданно засбоила, и его проекция больше ничем не поддерживалась.
— Я не помню. Да и какая разница-ца-а-ццц…
— Ладно-ладно, рассказывай дальше!
Шириновский честно постарался скрыть обуявший его ужас: дёргающейся как робот после обновления Немтсов испугал его до дрожи. Хотя испуг быстро исчез, стоило только отстраниться от этих ощущений.
— Итак. Предупреждаю, я уже выбрал Лево, поэтому не дам тебе туда зайти.
— А если я не захочу пойти вправо?
— Вон дверь на перерождение, — кивнул Борис на взявшуюся из ниоткуда третью дверь. — Но никакой личности не сохранится, чистый лист.
Шириновский сглотнул и не стал спорить. Он слишком любил себя в своём последнем воплощении, чтобы просто так уйти в грядущее небытие. Душа — не душа, а обнуление личности — это окончательная смерть, как ее не обзывай: реинкарнация, перерождение, цикл душ… Как переформатирование компьютера: вроде машина та же, а ничего в ней нет: ни программ, ни фоток, ни прочих нужных и не очень файлов.
— Право и лево — это политика. Забавно, не так ли? — проговорил его собеседник, но на восковом лице с жуткими глазными провалами не отразилось ни следа эмоций.
— Забавно, — покорно согласился его оппонент. Несмотря на всю свою импульсивность, Шириновский знал, когда нужно вовремя заткнуться.
— Лево — это моя идея, мой способ сделать этот мир лучше! СССР нет, свободная Эстония или другая страна СНГ сразу после революции. Может быть, Израиль до сорок восьмого года или даже ГДР. Равенство наций и дружба народов, без всех этих русско-советских держиморд! — Немтсов выплевывал слова, но в голосе не ощущалось ни капли искренности. Как плохо обученная говорящая кукла или голосовая нейросеть. Возможно, когда-то он действительно верил в то, что говорил. А сейчас? Сейчас больше напоминал робота, который подчинялся заданной ранее программе.
— А что значит «право»? — перебил Шириновский. — И почему политика? Почему двадцатый век? Откуда ты знаешь, куда и как мы попадаем?
Вопросы остались без ответа: Немтсов снова завис. Лишь идеально ровный палец с идеально ровными ногтями, идеально ровной длины указал на ряд табличек возле дверей. Однако из его уст не донеслось ни слова.
— Я не могу прочитать! — Владимир Вольфович решил проигнорировать системный баг своего бывшего оппонента и даже подошел поближе, но так ничего и не разобрал. Какая-то тарабарщина и пиктограммы.
— Нужны мои глаза. Я тоже сразу не видел. Они меняются каждые… каждые…
— Посмотри сейчас!
— У меня нет в этом необходимости. Я делал запрос исключительно на вход по левую сторону. Но невозможно идти одному, только одновременно.
— Как я пойду направо, если понятия не имею, куда попаду? Вдруг ты меня к динозаврам отправишь?
— Фашисты в любом виде и форме, диктаторы, колониальная администрация, возможны королевства и империи накануне Первой Мировой, — монотонно ответил Немтсов и поторопил: — Решайся.
— Я не согласен! — горячо запротестовал Шириновский и тут же передумал: — Хотя… Да хрен с тобой! Давай! Главное, чтоб не нацист! Я ж еврей. Слушай, нет, всё-таки не согласен… — раздираемый внутренними противоречиями, он никак не мог договориться сам с собой. — Отец не поймёт, проклянёт. Впрочем, он же умер давно, да и мать тоже. Поди, и реинкарнацию прошли, не узнают. Да, но… Как поступить? — думал он вслух, словно спрашивая совета у Вселенной. — Только бы не в Германию! Пусть франкистом или в Португалию к Салазару, или в Чили, или в Грецию. Главное — не в Германию! Не в Германию, не в Германию, не в Германию… — как молитву повторил Владимир Вольфович и, наконец, отважился: — Меня устраивает!
Последнюю фразу Шириновский выкрикнул, сам её страшась, но другой вариант последующей жизни устраивал его ещё меньше. Собственные мыслеформы вновь закружили и закрутили его.
«Попасть в тело фашиста — это просто какой-то сюр! И это предлагают мне: Шириновскому! Нет, это решительно невозможно! Я не смогу! Я вообще левый политик, а не правый! Ох, и сволочь же этот Немтсов… Надо ж, как подгадил! Сдох первым и обошёл на старте. Перехватил инициативу на корню. Мразь! Подонок!» — эмоции резво взвились, перебив нерадостные мысли закореневшей с годами привычкой орать и оскорблять.
Но продолжалось это недолго, и уже через мгновение Шириновский остыл. Хотя кто его знает, сколько здесь длится это самое «мгновение»⁈ Если само время течёт не пойми в какую сторону!
«А с другой стороны, — вернулся Шириновский к прерванным размышлениям, — даже если я попаду в Германию, я же не стану всех гнобить или расстреливать? Сначала осмотрюсь, перейду на более спокойную и менее ответственную работу… Или вовсе сбегу в другую страну, где нет фашизма. В тот же СССР и сбегу! Хотя нет, лучше всё же в США! Там и карьеру сделать проще!».
И тут Шириновскому вдруг вспомнился штандартенфюрер Штирлиц. На самом деле у этого книжного героя существовал вполне реальный прототип, который действительно был разведчиком и работал на благо СССР, помогая своей стране. И никто об этом не знал и даже не догадывался! А ведь могли убить свои же: скинуть бомбу, поставить к стенке… Ну, и так далее. Сильный был мужик, раз согласился работать в Германии, да ещё и в ведомстве СС! Не каждый так сможет. Вот он, Шириновский, сможет?
Фантазия живенько подкинула очередную мысль: если ему вдруг удастся стать крупной шишкой в нацистской Германии, он сможет повернуть вспять весь ход мировой истории! Целый мир спасёт от апокалипсиса Второй Мировой и концлагерей… «И тогда меня будут чтить миротворцем, и я стану политиком куда более влиятельным и известным, чем был в после перестроечной России! Надо только…».
Мрачное пламя решимости разгорелось в его убеленной сединами голове. «Прощайте, мои дети, моя партия, мои сторонники и…», — Шириновский посмотрел на Немтсова.
Тот уже стоял напротив левой двери и держался за её ручку. Вопросительно подняв брови домиком, Борис своими пустыми глазницами «смотрел» на Владимира Вольфовича.
— Я согласен! — крикнул ему Вольфович, направляясь к правой двери. — Если не мы, то тогда кто⁈
Немтсов ничего не ответил, лишь слегка кивнул и одновременно с Шириновским дёрнул дверь на себя. Последний словно бросился в омут с головой. В лицо ярко пыхнуло ослепительно-белым светом, и он буквально растворился в нём! Стал атомом, частичкой, фотоном, молекулой, эфиром, солнечным ветром, что закружил его по всей Вселенной и отправил в точно выверенное место.
Глава 3
Блутмай
Первого мая 1929 года стоял прекрасный солнечный день.
Бывший лейтенант фрайкора из «Железной дивизии» герр Август Отто фон Меркель в большом волнении поправлял на левой руке повязку с эмблемой НСДАП. Он стоял среди своих товарищей и готовился к драке, нервно поглядывая по сторонам. В правой его руке лежала добротная деревянная дубинка, в левой зажат кастет, и в скором времени ему придётся пустить их в ход.
Но стоит всё же описать его. Молодой человек примерно двадцати восьми — тридцати лет, роста выше среднего, худощавый, но жилистый: из породы умеющих постоять за себя. Светло-русые, сейчас коротко стриженные волосы он позаимствовал у матери: немки из Прибалтики. А черты решительного лица и бледно-голубые глаза достались Августу от отца. Несмотря на светлый цвет, взгляд у молодого человека не был блёклым. Скорее, наоборот: пронзительно-испытующим, холодным и надменным. Каких-то особых примет не имелось.