Всё пространство перед выходом вокруг было заполнено дравшимися людьми, а выходы с площади стремительно перекрывались полицией, она ловила и вязала всех, кто пытался убежать.
Что делать? И куда бежать? Эти два вопроса недолго занимали голову Шириновского, отмахнувшись от очередного дурака, он рысью, хоть и прихрамывая, побежал обратно к Шольцу.
Шольц сидел на земле там, где его и оставил Шириновский, вокруг него также лежали и сидели изрядно побитые люди, частью коммунисты, частью штурмовики. Пустив кровь себе и другим, они уже больше не имели сил драться и хотели лишь одного — чтобы это всё поскорее закончилось.
Драка же достигла своего апогея, и тут вдруг раздались револьверные выстрелы, кто конкретно стрелял и в кого, осталось до конца неясным, но уже уставшая от драки толпа мгновенно охладела к ней, началась паника. Пользуясь моментом, большинство из тех, кто ещё стоял на ногах, рванули на выход, сбивая с ног тех, кто не мог передвигаться с такой же скоростью.
Шириновский долго не раздумывал, а, обхватив Шольца за плечи, поднял его и вместе с ним поскакал по направлению к выходу, где сгрудилась наибольшая толпа, желавшая отсюда сбежать. Нет, он не собирался геройствовать, скорее это был отвлекающий манёвр, ведь Шольца можно будет бросить в любой момент и сбежать, а преследователи отвлекутся на него, или, если рассматривать другую ситуацию: он выносит раненого товарища, и по-любому это будет импонировать полицейским. Так оно практически и получилось.
Они дохромали до выхода и вклинились в толпу людей, что спешили на выход, а пока шли, Шириновский увидел, как упал и не поднялся их начальник Маркус. Помогать ему сейчас не было возможности, и он бодро потащил Шольца на выход, где толпа уже прорывала охранение. Полицейские перехватывали почти всех, немногие смогли сбежать, схватили и Шириновского, но Вольфыч и тут выкрутился.
— Там, там лежит тяжелораненый, ему нужно срочно оказать помощь, он истекает кровью. Ещё пять минут — и он труп, он наш командир, надо спасти его, — сбивчиво стал объяснять Шириновский полицейскому.
— Где? — полицейский кивнул санитарам, и они, подхватив Шольца, поволокли его в грузовик.
— Там, пойдёмте, покажу, я помогу.
Полицейский, который оказался каким-то офицером, позвал двух рядовых и приказал им идти вместе с Шириновским.
Шириновский махнул рукой и похромал обратно, полицейские за ним. К этому времени поток пытающихся сбежать почти иссяк, и на поле боя остались только побитые. Начальника Шириновский нашёл довольно легко, тот лежал навзничь, но, кажется, ещё живой.
Подскочив к нему, стал обследовать. Обертруппфюрер Маркус действительно оказался живой, только сильно побитый, и ему явно сломали рёбра и руку.
— Нужны носилки, давайте его поднимем и положим поудобнее, позовите санитаров, санитаров!
Вызванные санитары переложили Маркуса на носилки и унесли, а Шириновский стал помогать обихаживать других. Полицейские сначала ходили вместе с ним, а потом и вовсе от него отстали.
Активно подтаскивая раненых к машинам, Шириновский, выждав удобный момент, заскочил в одну из них и уехал, а перед больницей просто «потерялся». Торопливо идя домой, он старался не попасться на глаза полицейским, для чего, в конце концов, пришлось нанять такси.
Таксист, хмурый и пожилой мужчина с длинными, загнутыми вверх усами, глянул на всего в крови Шириновского:
— Деньги есть?
— Есть.
— Куда?
— В частную клинику.
— Подороже или подешевле?
— Подешевле.
— Так я и знал, садись. Поездка будет стоить две марки, а оказание медпомощи марки три, не больше.
— Поехали.
— Знатная драка была?
— Хорошая, все получили то, что и хотели.
— Оно и видно, когда же всё это успокоится?
— Когда власть возьмут либо коммунисты, либо национал-социалисты. Ждите 1933 года, тогда всё и решится.
— Гм, ну, вам виднее, а нам бы стабильность да денег побольше.
Шириновский шмыгнул разбитым носом, сразу почувствовав во рту привкус крови, захотелось её сплюнуть, но в машине этого не сделать, пришлось глотать, отчего стало ещё поганей.
— Скоро приедем, — заметив его состояние, отозвался водитель. — Много побили людей?
— Я не считал, — хмуро ответил Шириновский. — Митинг большой был, мы с коммунистами дрались, а тут ещё «стальные шлемы» ни с того ни с сего решили вмешаться. Если бы не они, всё бы закончилось малой кровью.
— Тогда понятно.
Водитель замолчал и больше не разговаривал, управляя машиной. Через несколько минут он остановился у входа в частную клинику и, забрав деньги, уехал. А Шириновский пошёл лечиться. Его приняли, осмотрели, промыли раны и перевязали.
В принципе, ран как таковых у него не обнаружилось, всё больше кровоточащие ссадины да обширные гематомы. Хорошо, что ещё переломов не получил, тогда было бы вообще худо. Доктор, пожилой господин с орлиным носом и тёмно-коричневыми всё понимающими глазами, сказал:
— Я вам выпишу направление в больницу, там вас смогут принять завтра, когда всё успокоится, но особых повреждений ваш организм не получил, так что можете не переживать, всё пройдёт без следа в течение двух недель.
— Спасибо, доктор, сколько с меня?
— Три марки, мы сделали всё необходимое, но по минимуму. По вам видно, что денег у вас немного, а наша цель оказать вам помощь, а не ввергнуть в нищету.
— Спасибо! Как ваша фамилия, доктор? Быть может, я вам смогу когда-нибудь помочь?
— Вряд ли, а фамилия моя Трахтенберг.
— Гм, я запомню.
— Как вам будет угодно. Вот, возьмите направление и можете быть свободны.
— Спасибо!
Добираться до дома пришлось долго и уже пешком, по дороге зашёл в аптеку, купив выписанные еврейским доктором лекарства. Из-за окровавленной формы его сторонились и обходили стороной. Добравшись до общежития, Шириновский скинул с себя порванную и выпачканную грязью и кровью форму.
В дверь неожиданно постучали. Распахнув её, Шириновский увидел стоящего на пороге мелкого Фрица, с которым как-то дрался здесь, на кухне.
— Это тебе, гад, за наших! — и мелкий, но твёрдый кулак сходу ударил его прямо в нос.
Брызнула кровь, и Шириновский упал. Когда очнулся, пресловутого Фрица и след простыл. Уж насколько Шириновский не хотел лишних приключений, но тут прямо озверел.
— Щас я покажу тебе, подонок, — за наших!
Схватив кухонный нож, он, шатаясь, побрёл по коридору, ища обидчика, но тщетно. В его комнате жили другие люди, а сам рабочий уже сбежал.
— Вот же гнида! Мало вас фашисты мочили, мало! — и тут же одёрнул себя самого в испуге. Это что же получается, он вдруг стал против коммунистов? Но его подло ударили в нос!
На этот вопрос ответил уже Маричев:
— А как ты хотел? Раз влез в волчью шкуру, то будь добр отвечать за неё. Думается, таких ситуаций ещё будет немало, но ты же разведчик! Вот и думай или избегай подобного, а то добром не кончится. А штурмовики и им сочувствующие так поступают сплошь и рядом, здесь нет правил и все равны, а идеи и вовсе не при чём. Партия не спрашивает у тебя, подлый ты или справедливый, она требует, чтобы ты отдал ради борьбы все свои силы, а не терзал себя моральными сомнениями.
Решив не спорить, Шириновский подошёл к умывальнику и стал смывать с лица кровь. Намочив кусок тряпки, приложил к носу, стараясь унять кровь. Да, всё смешалось в доме Облонских, но жить-то дальше как-то надо, придётся привыкать и держать удар. Кровь вскоре остановилась, и Шириновский осмотрел себя вновь.
Форма грязная и порванная, назавтра придётся идти в чём-то другом. В шкафу запасной формы не оказалось, только зимняя, зато висели гражданские брюки и рубахи. Их и придётся одевать, благо они вполне приличные на вид. Шириновский лёг на кровать и бездумно уставился в серый потолок.
Мысли потекли вяло и неторопливо, да и о чём думать? Тело ныло и стонало всеми болевыми рецепторами, и не хотелось ничего, только лежать и лежать. Никуда не бежать, ничего никому не доказывать, не пытаться прыгнуть выше головы или заниматься спасением кого-либо от чего-либо. Не хотелось ровным счётом НИЧЕГО! Спасать СССР или кого-то конкретно и вовсе не было никакого желания, хотелось просто забиться в угол и там выть и стонать.