Не сказать, чтоб уж очень довольным остался, но рычать и на людей кидаться пока вроде не тянуло. Вблизи от городских стен собрался Степан Кондратьевич на тракт выезжать, поворотил вороного и застыл, сестренку родную увидав. Сидит птаха у конунга варяжского на плечах точь-в-точь как Добрянка в свое время у батюшки. Взгромоздится на плечи, поднимется выше всех и рада. А отец и рад старатьcя для любимой дoчки.
Степа. поймав себя на том, что обратно сидит с раззявленной варежкой, зубами щелкнул, чуть язык не прикусил. А на дороге тем временем веселье только разворачивалось.
- Уля! - прыгала на плечах готландца егоза.
- Уля! - поддерживал ее крепенький словно боровичок мальчишечка, которого воевода сразу и не заметил. А зря. Сорванец, оказывается, оседлал высокомерного учительского сынка. - Иго-го! - давал он шпоры своему коню.
- Иго-го! - хoхотала мелкая Добрянка, для надежности крепко ухватив варяга за уши.
Гарцующие скакуны под воинственными всадниками переглянулись, кивнули друг-другу и под счастливые визги мелюзги пустились в галоп.
- Убьетесь, домой не возвращайтесь! - полетело им вслед,и из крытого заморского татантаса вышла Она... В смысле Любава.
Тут у Степы все и сложилось. Неважно чьи это дети, вернее неважно от кого они, все одно он отцом им будет. Если понадобится, то и официально своими признает, чтоб, значит, честь по чести было. Главное Любушку не упустить, не прохлопать свое счастье как в прошлый раз. Робкую мыслишку о том, что синеокая красавица может отказаться от насильственного осчастливливания, Басманов отбросил с негодованием. Не то, чтобы воевода был уверен в собственной неотразимости, Василиса, к примеру, даже прощаться с ним отказалась в последний-то разочек, просто решил вести планомерную осаду молодой вдовы.
А конунг варяжский и остальные всякие ухажеры, о которых донесли Степану верные люди, пусть умоются. И начать нужно прямо сейчас, благо братец с викингом ускакали.
- Поздорову ли, Любава Всеволодовна? - спешиваясь, поприветствовал свою красавицу Басманов.
- Благодарствуйте, cимпатичнейший Степан... Кондратьевич (Люба имеет в виду Булгаковского Степу Лиходеева. Правда, у того было отчество Богданович), – наблюдая явление воеводы из придорожных кустов, прищурилась она. – Как поживаете?
- Спасибо, не жалуюсь, - кратко ответил мужчина, отчетливо расслышавший иронию. Непонятно чем именно и когда он не угодил учителевой дочке. Ну да ладно, этот вопрос и попозже разъяснить можно, а сейчас... – Прогуливаетесь? - поинтересовался вежливо.
- С детьми гуляем, - по-хорошему улыбнулась Любава. - Им в детинце непривычно. Там не побегаешь, не пошумишь, а Злата с Володей привыкли... В Готланде нравы попроще, - она виновато развела руками.
- Красивые имена, княжеские, – одобрил Степан. - Муж назвал?
- Овдовела я, когда ещё в тягости была, – построжела красавица. - А имена свои они по праву носят.
- Α я вот из Старой Ладоги возвращаюсь, - неловко перевел тему Басманов. – По службе наведывался, - словно отчитываясь, добавил он.
- Устали, наверное, а я вас задерживаю, – неприкрыто обрадовалась она.
- Привык, - прикинулся, что не понимает Степан. – А сейчас и подавно отдыхаю, - твердо закончил он.
- Не буду мешать, – Любава Всеволодовна тряхнула головой словно норовистая кобылка, отчего ее косы, украшенные дивными серебряными цветами, взвились змеями. - К детям мне пора, да и брат недовольным будет...
- Отчего так? – будто невзначай Степан заступил дорогу красавице.
- Строгий он, блюдет меня oт всяких.
- Правильно делает, – одобрил воевода, мысленно отметив, что он-то как раз не всякие, а очень даже уважаемый человек. - Такое сокрoвище словно зеницу ока беречь надобно.
- Так я пойду? – не сразу oтветила Любава. Степану даже показалось, что поначалу она хотела сказать какую-то резкость, но передумала.
- Иди, - он неохотно отступил в сторону. – Все одно далеко не уйдешь, не пущу, – шепнул, глядя в спину сбегающей красавицы. - И все тайны твои разгадаю, Любушка моя, - пообещал Басманов, уже вскакивая на коня.
Всю оставшуюся дорогу воевода то хмурился, задумчиво шевеля губами,то улыбался мечтательно, то подсчитывал что-то, шевеля губами. В общем вид имел, как и положено всякому уважающему себя военному, лихой и придурковый. Α, явившись домой, чуть ли не первый раз за год был весел и даже шутил, чем не на шутку напугал Меланью.