Баранья шапка слушала и хлопала глазами.
— Не понялъ. Вотъ поди-жъ ты, кажись ужъ настоящіе славяне, а по русски иное совсѣмъ не понимаютъ, сказалъ Николай Ивановичъ женѣ. — Ясти, ясти… Азъ ясти хощу… началъ онъ ломать языкъ, обратясь снова къ шапкѣ, раскрылъ ротъ и показалъ туда пальцемъ.
— Има, господине… кивнула шапка.
— Да что има-то? Карта есть? Принеси карту кушанья и винъ!
— Одна, господине… Упутъ… (т. е. сейчасъ) поклонилась шапка и исчезла.
Супруги начали приготовляться къ умыванью, но только что Глафира Семеновна сняла съ себя лифъ и платье, какъ раздался сильный стукъ въ дверь.
— Кто тамъ? Погоди! Карту потомъ подашь. Прежде дай помыться! крикнулъ Николай Ивановичъ, думая, что это баранья шапка съ картой кушаній, и снялъ съ себя пиджакъ.
Стукъ повторился.
— Говорятъ тебѣ, подожди! Не умрешь тамъ.
Николай Ивановичъ снялъ рукавчики и сталъ намыливать себѣ руки. Стучать продолжали.
— Врешь, врешь! Надъ тобой не каплетъ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ и началъ мыть лицо.
Стукъ усиливался и бормотали два голоса.
— Вотъ неймется-то! Ну, прислуга! Ломятся да и шабашъ!
Николай Ивановичъ наскоро смылъ мыло съ лица и пріотворилъ дверь. Въ корридорѣ стоялъ извощикъ, которому не заплатили еще денегъ за привозъ съ желѣзнодорожной станціи. Его привелъ носастый войникъ, который ѣхалъ на козлахъ.
— Батюшки! Извощику-то мы и забыли въ попыхахъ заплатить деньги! воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Но ты здѣсь, эфіопская морда, зачѣмъ? обратился онъ къ войнику.
Бормоталъ что-то по сербски извощикъ, бормоталъ что-то и войникъ, но Николай Ивановичъ ничего не понималъ.
— Сейчасъ. Дай мнѣ только утереться-то. Видишь, я мокрый, сказалъ онъ извощику и показалъ полотенце. — Глаша! Чѣмъ я съ извощикомъ расчитаюсь? У меня ни копѣйки сербскихъ денегъ, обратился онъ къ женѣ, которая плескалась въ чашкѣ.
— Да дай ему рубль, а онъ тебѣ сдачи сдастъ. — Неужто ужъ сербы-то нашего рубля не знаютъ? Вѣдь братья славяне, отвѣчала Глафира Семеновна.
Николай Ивановичъ отерся полотенцемъ, досталъ рублевую бумажку, и подойдя съ полуотворенной двери, сказалъ извощику:
— Братушка! Вотъ тебѣ нашъ русскій рубль. У меня нѣтъ сербскихъ денегъ. Возьмешь рубль?
Извощикъ посмотрѣлъ на протянутую ему рублевую бумажку и отмахнулся.
— Айа, айа. Треба три динары (т. е. нѣтъ, нѣтъ. Надо три динара), сказалъ онъ.
— Фу, ты лѣшій! Да если у меня нѣтъ динаровъ! Ну, размѣняешь завтра на свои динары. Три динара… Я тебѣ больше даю. Я даю рубль. Твой динаръ — четвертакъ, а я тебѣ четыре четвертака даю! Бери ужъ безъ сдачи. Чортъ съ тобой!
Опять протянута рублевая бумажка, Опять замахалъ руками извощикъ, попятился и заговорилъ что-то по-сербски.
— Не беретъ, черномазый, отнесся Николай Ивановичъ къ женѣ. — Вотъ они братья-то славяне! Даже нашего русскаго рубля не знаютъ. Спасали, спасали ихъ, а они отъ русскаго рубля отказываются. Я не знаю, что теперь и дѣлать?
— Да дай ему гульденъ. Авось, возьметъ. Вѣдь на станціи австрійскими деньгами расчитывался-же, сказала Глафира Семеновна, обтирая лицо, шею и руки полотенцемъ.
— Да у меня и гульдена нѣтъ. Въ томъ-то и дѣло. что я на станціи всѣ австрійскія деньги роздалъ.
— У меня есть. Два гульдена осталось. Вотъ тебѣ.
И Глафира Семеновна подала мужу новенькій гульденъ.
— Братушка! А гульденъ возьмешь? спросилъ Николай Ивановичъ извощика, протягивая ему монету.
Тотъ взялъ гульденъ и сказалъ:
— Малко. Іоштъ треба. Се два съ половина динары…
— Мало ему. Нѣтъ-ли у тебя хоть сколько нибудь австрійской мелочи? спросилъ Николай Ивановичъ.
Глафира Семеновна подала ему нѣсколько никелевыхъ австрійскихъ монетокъ. Николай Ивановичъ прибавилъ ихъ къ гульдену.
— Захвалюемъ, господине, поблагодарилъ извощикъ, поклонившись, и тотчасъ же подѣлился деньгами съ войникомъ, передавъ ему мелочь.
— Глаша! Вообрази! Почтенный носатый войникъ и съ извощика нашего сорвалъ халтуру! воскликнулъ Николай Ивановичъ.
— Да что ты! Вотъ ярыга-то! Славянинъ-ли ужъ онъ? Можетъ быть жидъ, выразила сомнѣніе супруга и стала со свѣчкой оглядывать постель. — Все чисто, сказала она, заглядывая подъ коверъ. — Мягкій тюфякъ на пружинахъ и хорошее одѣяло.
Вскорѣ явился владѣлецъ бараньей шапки, на этотъ разъ уже безъ шапки и перемѣнивъ замасленный сѣрый пиджакъ на черный. Онъ внесъ въ комнату лампу, поставилъ ее на столъ и положилъ около нея тетрадку, составляющую репертуаръ кушаній и винъ ресторана, находящагося при гостинницѣ Престолонаслѣдника.