— Вас Климена зовут?
— Та не, то я её по девичьей фамилии кличу, — ответил за жену хозяин. — Всё, иды, моя курипонька, сметанки нам прынесы, а мы пока побалакаем. Ну так шо вы сюды приехали наблюдать?
— Владыке Одину доложили, что огонь, предназначенный для скандинавских драконов, теряется по пути с Олимпа. Специалисты Пантеона провели исследования и сообщили в экспертном заключении, что на вашей территории было осуществлено несанкционирование подключение к божественному огнепроводу.
— Та вы шо? — картинно поразился хозяин. — Надо ж, яки умельци у меня тут живуть. А я й не знав.
— То есть вы хотите сказать, что лично непричастны к краже огня? — недоверчиво посмотрел на него Орёл. В ответ Прометеенко показал ему две раскрытые ладони:
— Ось, дывысь. Це руки, яки ничого не кралы. А це, — он приставил палец ко рту, — губы, яки николы не брехалы. Знать ничого не знаю про ваш греческий огонь.
— А как же вы тогда печёнку пожарили? — Орёл обвиняюще указал крылом на опустевшее блюдо. — На солнце, что ли? Не надо нам оливки на уши вешать! Я, между прочим, ещё и эмблема великого Зевса. На полставки.
Прометеенко не спеша вытер замасленные ладони о хитон, поднялся с места, выпрямился во весь рост, упёрся руками в бока и склонился к оробевшей птице:
— И шо ты мне сделаешь, эмблема? В наручники закуёшь? На Кавказ сошлёшь? Пхе! Ты дывы яка падлюка понаехала: як на халяву чужу смажену печёнку жрать, так аж клюв дрожить, а як людям чуть погреться — так «Не замай!»? Ото клюй себе помаленьку, пока дають, наблюдай мовчки и не гавкай. А то вам драконив скоро прыйдеться в Ливию як охлаждаючи кондыционеры отправлять.
Рыбак
Над тёмной, как патока, водой лениво плыла дымка. В тех местах, где из глубины вырывались пузыри, она начинала кружиться, образовывая небольшие смерчики. Легко, словно танцуя, серые полупрозрачные вихри скользили к берегу, но по мере приближения к черте, разделяющей воду и прибрежные камни, они замедляли движение и растворялись в породившей их пелене.
Тонкая нить с тускло поблёскивающей капелькой на конце рассекала поверхность реки. Остовы рыб, сонно снующие в толще воды, не обращали на неё никакого внимания. Один костяк, побольше и позубастее, повернул голову, неторопливым движением ухватил за спину небольшой скелетик и потащил его ко дну. Одетый в рубище человек на берегу успел заметить, как пойманный вяло дёрнул остатком хвоста, но высвободиться не смог, и через мгновение и хищник и жертва уже исчезли из виду.
Человек повёл плечом, и нить, привязанная к палке, выскользнула из воды. Рыжеватый кружок на её конце стремительно таял; крупные чёрные капли с примесью меди стекали по нити в реку. Закрепив палку между валунами, человек перевёл глаза на каменную плиту, где лежала последняя монета. Насупив брови, он стряхнул пальцами пыль с металлического кружка, легко проткнул в нём небольшую дыру острым, как коготь дракона, ногтем и привязал монету к нити. Затем он широко размахнулся, забросил самодельную удочку и начал плавно двигать палку слева направо. Тускло-красная капелька, светлея на глазах, побежала под водой против течения.
В толще смолистой жидкости мелькнула неясная тень. Человек напрягся, затаил дыхание, глаза его расширились.
К поверхности реки, жадно вытянув вперёд худые руки, нёсся белёсый силуэт, чрезвычайно похожий на рыбака. Человек резко дёрнул удилище, медная капелька выскочила из воды и полетела к обитателю глубины. Тот рванулся к монете, однако успел ухватить лишь побуревший конец нити: едкая жидкость слизнула с него оплывший комок металла в самый последний момент. Водяной призрак с искажённым от ярости лицом выдохнул несколько тёмно-зелёных пузырей, развернулся и камнем ушёл на дно.
Одновременно с этим человек на берегу издал отчаянный вопль и сжал в руках палку так, что та затрещала. За его спиной плоский участок скалы пошёл волнами; базальт тёк, как воск, каменные наплывы складывались в громадный бородатый лик.
— Неужели опять не поймал? — шевельнулись чёрные губы. В голосе звучала явная издёвка, и рыбак лишь крепко стиснул зубы.
— Вот видишь, как плохо, когда жадничают, приятель, — продолжал скрипучий голос. — Если бы хоть кто-то не поскупился и догадался захватить с собой не обол, а золотую монету, ты мог бы сколько угодно заниматься своей рыбалкой — ничего наживке не сделалось бы. Да и твоя скаредная душонка к золоту торопилась бы гораздо быстрее, чем к меди, и очень скоро ты бы живым покинул аид. А так — сам видишь: излишняя жадность при жизни может иной раз и по цепочке аукнуться. Я же просил только на лодочке покататься, тебе жалко было ребёнка через речку перевезти?
— И это верховный бог… — пробормотал себе под нос человек и зло хмыкнул. Скала хихикнула.
— Сейчас Сизифу с Танталом расскажу, пускай повеселятся. Удачной рыбалки!
Каменные глаза закрылись, черты исполинского лица заострились, потрескались, покрылись лишайником; за несколько минут скала приобрела свой обычный вид. Харон поднялся с колен, отряхнул ветхий подол, отвязал от удилища нить и спрятал её за пазуху. Опираясь на мокрую палку, как на посох, он медленно побрёл к переправе, где уже долгое время волновалась очередь. Умершие перекатывали под языкам оболы, морщились от кислого вкуса во рту и с опаской глядели на реку, над которой поднимались сизые испарения. Первые в очереди уже тёрли виски и с недоумением оглядывались вокруг.
Простая формальность
— Лежи смирно и не вертись. Мешаешь.
— Ты что, старый, с ума сошёл? Отпусти меня сейчас же!
— Закончим — тогда и отпущу. Имя?
— Чего?!
— Глухой, что ли? Зовут тебя как?
— Л-левкид.
— Что, с двумя «л»?
— Почему с двумя? С одной.
— Ну так и говори с одной! А то из-за тебя, упаси Дий, ошибку допущу, придётся воском замазывать, а он казённый. Возраст?
— Двадцать два.
— Двадцать два чего?
— Старик, ты на самом деле придурочный или притво… А-а-а-а-ай! Года! Года двадцать два!
— Когда я спрашиваю, ты должен отвечать. Ясно?
— Ясно, ясно!
— Отвечать чистую правду. Ясно?
— Не на… Ой! Ясно!
— Говорить чётко и разборчиво. Ясно?
— Да я уже давно понял! Мне всё-всё ясно! Спрашивай, я на всё отвечу!
— Конечно, ответишь. И не торопи меня, я грамоте не настолько обучен, чтобы строчить, как писец. Так. Гражданство?
— Это как?
— Да ну? Никогда о таких не слыхал. Из какой же это страны будешь?
— Местный я, дед!
— Не ври! У нас этокаков отродясь не водилось! Вот я тебя за брехню…
— Уй-й-й-й! За что? Я ж просто не уразумел, о чём ты спрашиваешь, и переспросил, мол, как это понять!
— Точно? Ладно, считай, на этот раз выкрутился. Твоё счастье, что записать не успел. Повторяю вопрос: гражда… э-э… Живёшь где?
— В деревне.
— Как называется?
— Да как ей называться — деревня, она деревня и есть.
— Хорошо, так и пишу: гражданин деревни. Странно: как поспрошаешь вас — выходит, одни только твои земляки мимо и шастают… Следующий пункт: род занятий?
— Дедушка, миленький, ну не трогай только этот проклятый рычаг — убей Дий, не пойму, из какого роду могут занятия происходить! Объясни толком, умоляю!
— Эх ты, деревня… Чем на жизнь зарабатываешь?
— Коз пасу.
— Вот и выходит: роду ты козьего, занятия пастушеского.
— Э-э… Дед, вот только не обижайся, но ты и вправду… как бы… немно-ожечко… ну, не в себе. Какого ж я козьего роду-то?! Сам погляди — человек как человек. И родители у меня — люди. Отца Левкием зовут.
— Что мне на тебя глядеть? Может, по жизни ты на человека и похож, а по документу козёл козлом получаешься. Про отца твоего у меня тут вообще пункта нет — стало быть, никому о нём знать и не нужно. И хорошо, что не нужно, а то оказался бы он человеком, пришлось бы писать тебя сатиром — значит, табличку опять же воском замазывать, а он казённый. Уже из-за разных там кентавров и горгон замазывал.