«Не думать, а делать. Сосредоточиться на работе. Уйти в работу. Стать работой. Ты уже сотню раз думала об этом. Ей доступен идеал — значит, её можно превзойти, только самой став идеалом. Другим идеалом. Сотворить другой идеал из себя.
Вот только хватит ли материала?..
Молчать!!!»
Да, всё в порядке, рассеянно отметила богиня. Каждая нить заняла изначально предназначенное ей место. Тканые портреты родичей-олимпийцев были безукоризненны. В них ощущалась та неуловимая доля незавершённости, отклонения от идеала, которая заставляет зрителя исправлять взглядом мнимые недоработки и становиться невольным участником сюжета. Оригинальная стилизация — ещё одна привычная находка-экспромт — делала фигурки на полотне даже более живыми, чем отражения прообразов в серебряном зеркале. Совершенство. Как обычно.
Тем не менее Афину не покидала непонятная тревога. Богиня всегда знала, что может проиграть только чудом. Впрочем, если бы действительно произошло чудо и победа досталась сопернице — дочь Зевса это удивило бы и позабавило, но не огорчило и уж тем более не обеспокоило: просто мир наконец повернулся бы к ней очередной, пока ещё незнакомой гранью. Но сейчас явно происходило нечто неестественное, и больше всего её тревожило, что источник беспокойства оставался неизвестным.
Закончив ткать, она тщательно расправила неровности, пригладила на левой стороне золотые ворсинки, отступила на шаг и начала осматривать полотно ряд за рядом, словно читая книгу.
Безукоризненная работа. Я опять победила.
Афина в последний раз пробежала глазами по драгоценному рукоделию и в первый раз за всё время повернулась к станку соперницы.
Длинная пауза. Ещё пауза. Странно. Это какой-то подвох?
Контуры фигурок на ткани намеренно упрощены, светлые участки фона каждой сценки похожи на выцветшие пятна. Лишь кое-где золотые и серебряные искорки поблёскивают среди шёлковых и даже обычных суровых нитей. Ну почему же так неряшливо-то? Вот здесь, например, надо было… Не пойму. Что здесь надо?..
А ничего, мелькнуло в голове у растерянной Афины, когда она наконец собралась с мыслями и внимательно изучила детали. Всё, что нужно, здесь есть. На синем полотне соперницы положение и порядок нитей казались случайными, но от этого картина становилась даже более живой. Удивительно, но по сравнению со сценками, вытканными девушкой, сюжеты богини выглядели всего лишь игрой золотых статуй. Да, портреты Арахны были так же несовершенны, как и люди, как и боги — и именно поэтому жили сами по себе. Для самостоятельного существования им не требовалось человеческое воображение.
И ещё в них была Любовь. Её сопернице удалось вплести в свою картину настоящее живое чувство.
Вот Дионис — всегда нахальный и самоуверенный горлопан, вечный юноша, положил голову на колени обнажённой Ариадны, а та склонилась над ним и проводит волосами по его лбу. А это — дядя Посейдон. Не великан с горящими неистовой синевой глазами, а бородатый добряк. Вот он нежно целует шею Эфры, а та в изнеможении склонила голову набок и прикрыла глаза. Через несколько месяцев родится Тесей, но сейчас любовники меньше всего думают об этом.
А вот и отец. Вместе с Ламией. Тогда еще — человеком. Ламией, правительницей Ливии.
Нет, не правительницей — просто девушкой.
Против воли Афина покраснела, волнение стиснуло грудь. Ей впервые остро захотелось — вот так, не рассуждая, выбросив все мудрые мысли из кудрявой головы, под звуки отброшенной в сторону, но не умолкающей флейты, где-то далеко, в этолийской долине…
Полотно пурпурного гобелена пожухло и съёжилось осенним листом. Развеяв мановением руки кучку бурых волокон, богиня опять перевела взгляд на другой станок и громко произнесла:
— Арахна, дочь Идмона, я признаю себя побеждённой в нашем состязании и славлю твоё мастерство!
Девушка не шелохнулась.
— Арахна!
Слышно лишь лёгкое шуршание. Тонкие длинные пальцы снуют по нитям с неестественной скоростью…
Вот оно. Боковое зрение предупреждало Афину ещё во время работы, но тогда она, поглощённая созданием шедевра, не обратила на это внимания.
Движения её соперницы были нечеловеческими.
— Остановись! Хватит!
Девушка резко повернула голову, и на Афину уставились совершенно белые, пугающие своей отрешённостью глаза. От неожиданности Паллада отступила на шаг и подняла руку в защитном жесте, но страшный взгляд опять заскользил по изукрашенной глади. И чудится Афине: нить, что укладывается в тонкое плетение, выходит прямо из руки ткачихи, соединяет ладонь с тканью клейкой пуповиной, крепнущей прямо на глазах, тянет из тела что-то блестящее.
Сильные руки изо всех сил рванули полотно в стороны. Давно уже не использовала дочь Зевса всю мощь, данную божественной природой: синяя ткань легко подалась с неприятным хрустом — словно гнилая плоть под ножом. Афина вырвала у соперницы челнок и отвела руку в сторону, собираясь ударить им о край станка.
Арахна медленно подняла голову.
Только сейчас Афина заметила, как неестественно вывернуты у девушки суставы локтей и кистей. Ткачиха подняла перед собой руки и двинулась вперёд, заплетая пространство перед богиней невесомым и незримым кружевом.
На миг Паллада позабыла, что она непобедимая и бессмертная воительница, дочь повелителя вселенной. Белые немигающие глаза заслонили весь мир, затянули окружающее пространство сетчатой поволокой. Позабыв обо всём, богиня в панике прижалась к стене и с ужасом глядела на приближающуюся Арахну.
Тем временем руки ткачихи продолжали двигаться и плести вокруг соперницы немыслимые узоры. Афина ощутила непонятный нажим: что-то незримое с силой вдавливало её в стену. Дыхание богини участилось. Напрягшись изо всех сил, она протянула руку вперёд и, с натугой повернув кисть, ударила Арахну челноком в висок.
— Ты сможешь простить меня, Идмон?
Красильщик молчал. Рука его лежала на лбу дочери. Богиня сидела напротив, на табурете, покрытом козьей шкурой.
— Не я убила её, — продолжила Афина. — При падении она резко махнула рукой, и эта невидимая сеть, похоже, захлестнула ей лицо и горло. Арахна стала задыхаться на глазах. Я пыталась ей помочь, но ничего не смогла нащупать. То ли не в моих это было силах, то ли… то ли и не было ничего…
— Говорят, она была твоей ученицей? — наконец произнёс Идмон хриплым голосом.
— Нет. — Богиня опустила голову. — До этого мы никогда не виделись.
— Это хорошо. Значит, она действительно дошла до всего сама. Знаешь, госпожа, она ведь была очень хорошей и одарённой девочкой — только слишком самолюбивой. Она росла без матери, поэтому рано повзрослела; ей постоянно хотелось доказать себе и другим, что, несмотря на возраст, она во всём может превосходить старших. Не держи на неё зла, госпожа.
— Я и не держу.
Идмон встрепенулся и взглянул на Афину с отчаянной надеждой.
— А если так — может, её ещё можно как-то спасти?
— Нет, — покачала головой богиня. — Я уже проверила. Даже если бы не этот несчастный случай — слишком малая часть души осталась в ней: проклятое творение съело почти всё. И даже эта крохотная частичка теперь не может существовать без того, чтобы не прясть. Если я дам ей жизнь, она будет вечно заниматься своим ремеслом — и не более того.
— Спаси хотя бы то, что осталось, — глухо проронил отец девушки.
Афина долго молчала. Наконец она поднялась со стула и склонилась над телом ткачихи. Где-то с минуту она стояла, обхватив голову Арахны ладонями, затем выпрямилась, держа руки лодочкой.
Между пальцами что-то шевелилось.
Форум
Корабль Одиссея медленно приближался к самому большому из Сиренузских островов. Грести никто не хотел, все моряки столпились у борта и отчаянно щурились в сторону холмика, на котором сидели сирены. Время от времени мужчины, забывшись, отпускали скабрезные шуточки и тут же с досадой цокали языками: как только острова показались на горизонте, предводитель приказал залепить уши воском. Все с завистью поглядывали на двух ионийских матросов, владевших языком жестов: те оживлённо махали руками, складывали пальцы в замысловатые фигуры и гнусно хихикали.