Т-26, находившиеся на вооружении нашего батальона, относились к типу легких танков. Выпускать их стали в 1933 году. Вооружение — 45-мм пушка и 7,62-мм пулемет. Кстати, до этого Т-26 имел две башенки, выглядел странно и неуклюже. Последующая модернизация дала ему ряд преимуществ: солиднее стала бронезащита, однобашенное устройство значительно снижало возможность его поражения.
В танке появилась радиостанция, что повысило управляемость подразделениями, а значит, и их маневренность в бою.
Конечно, Т-26 был не лучшим нашим танком, но мы к нему как-то привыкли, считали верной и надежной машиной. И теперь при погрузке заботливо обслуживали перед дальней дорогой: чистили, смазывали, закрепляли, укрывали от постороннего глаза пахучими сосновыми досками.
Чуть в стороне от эшелонов стояли члены наших семей — жены, ребятишки, матери. Они то и дело порывались нам помочь, но назначенный начальником эшелона капитан Виноградов вежливо, но категорично отказывал им в этом, просил не мешать.
Никто из родных не грустил, не плакал. Было странно: мы уезжаем за тысячи километров, а они будто радуются этому.
— Нет у них никакого военного понятия, — обиженно ворчал начальник штаба батальона капитан Е. М. Кваша, человек пожилой, медлительный, но в работе просто незаменимый. В Забайкальском военном округе он служил давно, душой уже прикипел к этим местам. — Спрашиваю жинку: «Чего это веселье на тебя нашло?» — продолжал капитан. — «Оттого оно на меня и нашло, — говорит, — что скоро людей увижу, лес да речку. Я в той речке хоть поплаваю белым лебедем…» Гляди-ка ты, лебедушка нашлась!
По-человечески супругу капитана Кваши и всех наших жен можно было понять. Разделяя без ропота с нами суровую повседневность армейской жизни, они вместе с тем томились и оторванностью от большого мира, и элементарной неустроенностью быта, и тем, что подчас им было просто негде приложить свои силы, знания, опыт.
В этом смысле типичным был и наш городок, куда даже воду завозили цистернами раз в неделю. Поблизости, сколько ни бурили, найти ее не смогли.
Воду мы хранили в бочках. Помню, одна из них, десятиведерная, стояла и у нас в комнате, вода из нее шла на все нужды быта. В день привоза она была еще относительно прохладной и хоть отдавала железом, но казалась вкусной. К середине же недели от прохлады не оставалось и следа, вода начинала горчить, а через пять-шесть дней годилась разве что для стирки. Но Оля, моя жена, в то время еще начинающая хозяйка, без опыта, всего лишь с энтузиазмом восемнадцатилетней женщины, ухитрялась и обеды вкусные варить, и комнату содержать в чистоте.
Да, не сетовали на трудности наши жены, однако возможности перевода в другое место радовались. Вот почему среди них в тот день не было уныния.
— Поезжайте, — говорили они с воодушевлением, — а вслед за вами и мы прикатим.
— Вслед за нами не получится, — отвечали мы, — жить еще негде будет. На всю дивизию дома быстро не настроишь.
— А мы и в палатках проживем. Здесь-то вон в землянках жили — и то ничего…
Такими были примерно семейные разговоры. Но нас они касались, честно говоря, лишь постольку поскольку. Другая у нас была забота, куда более важная и ответственная, — погрузить танки в эшелон, замаскировать их и вовремя доложить командованию: «Все готово!»
Работали до глубокой ночи. Экипажи ни на минуту не отрывались на перекур. Дело спорилось. Танки закрепили, огородили их щитами. Со стороны посмотришь — не боевые машины стоят на платформах, а громоздкие, прямоугольной формы ящики, в которых и не поймешь что — то ли какие-то сеялки, то ли слоны из зоопарка.
Бойцы трудились с энтузиазмом, и не было особой нужды агитировать их, поторапливать. Все хорошо понимали: задача перед нами стоит серьезная, может быть, даже государственной важности. И самой лучшей формой агитации было личное участие командиров и замполитов рот в погрузке техники, что мы не без успеха и делали, не забывая, конечно, похвалить лучших, пожурить отстающих.
Когда забрезжил рассвет, эшелон был уже готов к движению. В нашем распоряжении имелось еще полтора-два часа, которые мы использовали для короткого отдыха.
Утром комбата опять вызвали в штаб полка. Он ушел туда, как всегда, деятельный, аккуратный, свежий, словно и не было у него бессонной ночи, предельного напряжения нервов. Ушел, наказав мне:
— Пройдись, Иван Семенович, вдоль состава, проверь еще разок, все ли на месте.