— Художник, не убивай! — взмолился Длинный. — Я буду на тебя работать! Я Бормана ненавидел, хотел уйти к вам!
— Ты, урод, не суши зубы и слушай сюда! Сейчас ты, мразь, ответишь, за мою сестру, которую ты изнасиловал и убил на хате у Шульца. Там был ты, Камыш и Шульц…
— Я не виноват! Я не убивал! Это Шульц с Камышом!
— Не мети пургу, гнида! А топором кто ее покоцал? Кто!!!
— Это Шульц! Он издевался над ней! Он отрубил сначала ей руки, потом голову…
Волна ярости захлестнула Алексея. Он нажал на спуск пистолета. Загрохотали торопливые выстрелы. Очнулся Алексей тогда, когда затворная рама застыла в заднем положении. Художник обратил внимание на то, что его указательный палец продолжает механически нажимать на курок. Оказывается, он расстрелял всю обойму. Все пятнадцать патронов. Часть пуль попало в гигантский тополь, а часть — в приговоренного.
Длинный лежал в луже крови. Он походил на сырой кровавый полуфабрикат. Кот, Хмель и братва настороженно смотрели на босса. Баум осмелился подать голос:
— Алексей Владимирович, мы нашли логово Шульца. Он в ста километров отсюда, за деревней. Там у него домик.
— Как вышли на него?
— Родственнику паяльник в задницу засунули — он и раскололся.
— Ништяк. Хмель, Баум, уберите эту падаль.
— Хорошо, босс.
Приятный банный запах витал в воздухе.
Два джипа «Лэнд Круизер» и «Мицубиси Паджеро», пробравшись через лесные чащобы и тропы, резко затормозили около здоровенного бревенчатого дома, больше похожего на сказочный терем или купеческие хоромы. Из автомобилей выскочили с десяток вооруженных людей. Среди них находился Художник.
— Окружайте дом! Шульц не должен уйти! Если что стреляйте на поражение! — распорядился он.
Бригада рассредоточилась по периметру участка Шульца, огороженного двухметровым деревянным забором. За оградой залаяла псина. Сам Художник двинулся через ворота с АКМ в руках. За ним — Кот с «Узи» и Баум с «Ремингтоном».
— Шульц, выходи дело есть! — крикнул Рудаков.
Художник предусмотрительно нажал на спуск автомата. Смертоносная «швейная машинка» с названием «Kalashnikov» прошила ворота свинцовой строчкой. И следом — еще одной. Ворота выбили на раз.
Влетели во двор. Кот полосонул очередью по окнам. Стекла, звеня, осыпались. Баум кинул в окно гранату — грохнул взрыв!
Пес предусмотрительно забился в будку, дрожа от испуга.
Удар ногой в дверь. Тройка отважных залетела в дом. Никого. Но стол был накрыт. Был, потому что пули и осколки от гранаты разметали блюда по столу и полу, разбив бутылки с самогоном и стаканы. Остро пахло первачом.
— Стол сервирован, а где же хозяева? — задал в пустоту вопрос Художник.
Кот увидел на стуле брюки, рубашку Шульца, платье и колготы его сожительницы.
— Они в бане, Художник.
Они вылетели во двор. На участке копошился муравейник из братвы.
— Баню окружите! Он — там! — крикнул Алексей.
Бойцы ринулись в баню. Вскоре оттуда выволокли голого Шульца и его сожительницу. Женщина верещала и плакала, Шульц обреченно молчал. Он знал, живым его никоновцы не выпустят. И до карабина «Сайга», что лежит под поленицей дров, далеко. Но надо что-то говорить, «отмазываться», «лепить горбатого». Надо каким-то способом выжить.
— Художник, ты же знаешь, я исполнял приказы Бормана, хотя не всегда был с ним согласен. Я — солдат, я человек подневольный. А вспомни, Художник, как тогда на кладбище, я же не стал вас мочить с Северянином, хотя Борман наказал мне вас найти и укокошить. Я же все сделал по понятиям.
Он затравленно смотрел по сторонам. Он искал спасения.
— Не за то базар, Шульц. Хотя я не уверен в том, что ты не принимал участие в бойне в Саяногорске. Думаю, ты помогал и черным в Москве. Многих ты наших пацанов в расход пустил. И за, это тебе, гнида, нет прощения.
— Да не трогал я твоих, Художник, век воли не видать!
— В этом разберемся, Шульц. Много на тебе крови, разных грехов. Но один твой грех мне покоя не дает. Я до боли зубы сжимаю, чтобы не закричать диким голосом. И не сойти с ума от ненависти к тебе… Помнишь, ту девчонку, которую ты изнасиловал и раскромсал топором у себя на хате. Ладно, не понтуйся. Длинный и Кабан, которые уже на сто первом километре, раскололись и все выложили мне. Так вот, тварь, это была моя родная сестра…
Шульц побледнел как полотно. Ничтожно тонкая, просто микроскопическая ниточка надежды резко оборвалась. Оборвалось и ухнуло его сердце вниз. Он понял, это его конец. Шансов уже нет. Художник ни за что не простит ему смерть своей сестры.
Алексей увидел в чурке воткнутый топор. Рывком вытащил его. Отточенная сталь блеснула на солнце. Внимательно посмотрел на нее, провел ногтем по краю топора, проверяя его остроту.
— Так этим топором, наверное, ты зарубил мою сестру.
Шульц подавленно молчал.
— Но у тебя есть шанс, гад, оттянуть свою смерть. Отпустите его.
Бормановского зама отпустили. Братва расступилась, держа на прицеле Шульца.
— Ну, давай! Сразимся! — крикнул азартно Художник.
Шульц с ревом кинулся на Алексея. Художник встретил его ногой в грудь, и противник шлепнулся на прошлогодние грядки. Но тут же вскочил и кинулся в ноги Алексею. Обняв ноги прочным захватом, Шульц оторвал их от земли и произвел бросок соперника. Художник упал и не успел подняться, как пропустил боковой удар в голову. Искры посыпались из глаз. Топор отлетел в сторону.
Шульц стремглав кинулся за ним.
Но Рудаков, скоро приняв горизонтальное положение, в прыжке сбил соперника. Тот покатился по земле, словно колобок. Зазвенело сшибленное могучим телом ведро. Художник легко завладел холодным оружием.
Они снова сошлись. На губах — пена, в глазах — лютая ненависть.
Художник попал носком туфли ему прямо в голень и с размаху опустил топор на голову насильника. Шульц успел закрыться рукой.
Кровь брызнула во все стороны!
Раздался душераздирающий вопль Шульца. Окровавленная кисть упала на промерзлую землю. Художник в ярости и хаотично стал наносить удары по подручному Бормана. Слышались лишь глухие тупые звуки, будто мясник на рынке разрубает поросенка
Когда Художника оттащили от Шульца, Бормановский прихвостень походил на свежо разделанную тушу. Подобие Шульца лежало в луже крови. Ее натекло столько, сколько бывает от доброго борова. Руки Рудакова «дымились» от чужой и своей крови, джинсы и куртку усеяли бурые пятна. Алексей тяжело дышал.
— Баум, принеси воды и полей мне на руки. Мыло не забудь!
Миллер кивнул и скрылся в бане.
— Художник, а что с бабой делать? — спросил Кот.
— В живых ее нельзя оставлять. Поручи это Бауму. Он справится. И приберитесь здесь. Уберите почву с кровью в мешки, лучше в полиэтиленовые, насыпьте свежей земли, разровняйте. В хате мусор соберите в пакеты, гильзы. Трупы с собой возьмем — закопаем. Нет трупа — нет дела.
— Лекарь, Страус, Рубик, ко мне! — зычно приказал Кот. Бойцы послушно кинулись к нему.
Художник не чувствовал ни укоров совести, ни тошноты. Убийство для него стало будничной работой. Он испытывал лишь чувство глубокого удовлетворения от свершившейся мести.
…Баум не стал тратить пули на женщину, а просто задушил веревкой.
Переживший на своем веку два покушения, громадный черный джип «Форд» притормозил у кованых ворот Старого городского кладбища. За ним пристроилась машины сопровождения — «Мицубиси Паджеро» и «Тойота Краун». Из кирпичной сторожки вышел директор печального заведения Петрович, седовласый пожилой мужчина в потертой кожаном куртке рыжего цвета. За ним высыпались небритые помятые мужики — землекопы. Глава кладбища тепло поприветствовал бандитов. Рудаков передал ему два литра водки, две палки сырокопченой колбасы и деньги.
— Помяни мою сестру, Петрович.
— Обязательно, Алексей Владимирович, — затряс седой шевелюрой директор. — За могилкой мы постоянно присматриваем. Позавчера столбики и цепь покрасили. Прибрались там.