Кондратій прошелъ по двору къ воротамъ, вышелъ за ворота, посмотрѣлъ на сосѣдскаго дворника въ тулупѣ и съ мѣдной бляхой и спросилъ его, чтобы что-нибудь спросить:
— Сидишь?
— Сижу.
— Пьяные были?
— Даве городовой давалъ свистокъ, но въ участокъ не водили. Туточный чей-то. Сосѣди его признали и повели. Уши ему потерли — онъ и попрочухался.
— Ну, я спать… Дежурство у насъ завтра съ семи часовъ утра…
Кондратій взглянулъ на виднѣвшуюся за деревяннымъ домомъ главу церкви съ крестомъ, снялъ шапку и сталъ креститься…
Черезъ минуту онъ былъ у себя въ дворницкой. Запахъ человѣкомъ опять ударилъ его по носу. Онъ отворилъ дверь, подержалъ ее немного отворенной и, опять притворивъ, переобулся изъ валенокъ въ старые сапожные опорки. Поставивъ валенки сушить къ печкѣ, онъ взялъ жестяную лампочку, перешагнулъ черезъ спавшаго на полу земляка и зашелъ за занавѣски.
Свѣтъ лампы упалъ на спавшую на кровати жену Кондратья, и она, полуоткрывъ глаза, спросонья заговорила:
— Господи Іисусе! Что это такое!
— Нишкни, никшни… Это я… Я только въ сундукъ хочу сходить, — сказалъ ей Кондратій, досталъ ключъ, прикрѣпленный у него на пояскѣ, отперъ висячій замокъ и открылъ сундукъ. На внутренней сторонѣ крышки сундука были налѣплены портреты генераловъ, вырѣзанные изъ какого-то иллюстрированнаго журнала, раскрашенная картинка дѣвочки съ котенкомъ на рукахъ, очевидно, съ крышки бонбоньерки. Кондратій, поставивъ лампу на табуретку около сундука, сталъ рыться въ сундукѣ.
Онъ вынулъ изъ сундука, лежавшую сверху, пеструю жилетку съ синими стеклянными пуговицами, затѣмъ новый картузъ, аккуратно сложенный «спинжакъ», запустилъ на дно сундука руки и изъ-подъ ситцевыхъ рубахъ извлекъ жестяную коробку отъ леденцовъ. Открывъ эту коробку, онъ положилъ къ имѣющимся уже тамъ деньгамъ полученную отъ мусорщика трехрублевку и сказалъ самъ себѣ вслухъ:
— Семьдесятъ восемь теперь должно быть… Семьдесятъ восемь…
Онъ хотѣлъ уже закрыть коробку, но подумалъ:
«Да такъ-ли? Семьдесятъ-ли восемь? Давай, посчитаю».
И тутъ-же, вынувъ деньги, медленно. сталъ считать бумажки, усердно мусоля пальцы. Денегъ онъ, однако, насчиталъ восемьдесятъ одинъ рубль, еще разъ пересчиталъ и задумался.
«Откуда-же еще-то три рубля? Вотъ оказія! Кто-же еще-то далъ мнѣ три рубля? Вотъ это ловко! Неужто это я отъ кого-нибудь спьяна на праздникамъ?.. Да пьянъ я такъ, чтобы ужъ очень, не былъ».
— Дашь, а Дашь! — крикнулъ онъ было жену свою Дарью, чтобы спросить ее, не помнитъ-ли она что-нибудь объ этихъ трехъ рубляхъ, но тотчасъ-же опомнился и сказанъ себѣ мысленно: «Впрочемъ, что-жъ я! Все наше… А больше, такъ даже лучше».
Закрывъ коробку и запрятавъ ее опять на дно сундука, Кондратій прикрылъ все это жилеткой и пиджакомъ, заперъ сундукъ и задвинулъ его на прежнее мѣсто, бормоча:
— Восемьдесятъ одинъ рубль… Восемьдесятъ одинъ… Кто бы это далъ мнѣ трешницу? Должно быть, я при получкѣ съ жильцовъ сбился. Генералъ изъ второго номера далъ мнѣ два рубля, чиновница — два, изъ колбасной лавки два… Рубль… полтора… рубль…
Онъ перебиралъ по пальцамъ, но сбился, зѣвнулъ и сбросилъ съ ногъ опорки.
Черезъ пять минутъ онъ лежалъ около жены на кровати, обернувшись къ ней спиной и мечталъ:
«Какъ до двухсотъ рублей къ будущей зимѣ накоплю — сейчасъ-же себѣ енотовую шубу сошью — и знай нашихъ!»
II
Дворнику Кондратью не спалось. Онъ лежалъ съ открытыми глазами, щурясь на свѣтъ лампочки, и слышалъ, какъ шелестятъ полужесткими крылышками черные тараканы, собравшіеся около водопроводнаго крана, какъ попискиваетъ сверчокъ за печкой, пріютившійся на сыромъ, принесенномъ изъ бани вѣникѣ, какъ сопитъ лежащая рядомъ съ нимъ жена, какъ чмокаетъ во снѣ губами грудной ребенокъ, какъ тикаютъ дешевые московскіе часы съ мѣшкомъ песку вмѣсто гири, какъ по временамъ всхрапываетъ его подручный Силантій, какъ бредитъ во снѣ землякъ, растянувшійся на полу на рогожѣ. Землякъ бредилъ какой-то телкой, раза три произнеся мысленно: «телка, лѣтошняя телка, Мартыхина телка». Кондратій улыбнулся и произнесъ мысленно:
«Нѣтъ, ужъ мы какъ шубу енотовую себѣ сошьемъ, о телкѣ мечтахъ не будемъ. Что намъ тогда телка? Опитеримся хорошенько, такъ плевать намъ и на деревню. Матушка помретъ, такъ зачѣмъ намъ деревня? Неужто я буду брату семьдесятъ рублей на работника въ деревню высылать? Лучше эти деньги здѣсь… Здѣсь онѣ въ лучшемъ видѣ пригодятся. Запишусь въ мѣщане, да и шабашъ. А братъ какъ знаетъ».