Она повернулась спиной к бригадиру и, покачивая узкими бедрами, медленно стала подниматься на гриву. Все молча смотрели ей вслед, пока она не скрылась за кустами.
— Что, Семен, урезонил Анюту? — спросил сивоусый мужик, блестя веселыми глазами. — А какова девка-то! А?.. С такой не всякий сладит.
Бригадир сплюнул, выругался и махнул рукой. Над ним подтрунивали:
—Ты, должно, влюбился в нее.
— Еще чего выдумай! — огрызнулся Семен.
— А что, она уютная-я-я…
— Тьфу! Ржете, как жеребцы. — Семен обиделся не на шутку, достал засаленную тетрадь, стал писать.
— Вот пошлю завтра с шофером записку в правление, пусть заменят ее какой-никакой старухой.
На него зашумели:
— Да ты что? Она ничего плохого не сделала.
— А видали, опять к изыскателям пошла.
— Интересно там — вот и пошла.
— Знаем мы эти интересы, — многозначительно сказал Семен и полез в палатку дописывать записку.
Санька тоже забрался в палатку, переоделся в замасленный комбинезон и через несколько минут уже звякал ключами, что-то подкручивая в тракторе.
Тихий вечер. Закат розовеет в неподвижном остекленевшем озере. Между палатками натянуты веревки с бельем.
На лужке с вытоптанной травой горит синий венчик походной газовой плитки, шумит на огне большой чайник. В дрожащем свете костра, который изыскатели жгут «для красоты и для настроения», сидят молодые мужчины и девушки. Все они что-то еще доделывают: кто возится с инструментами, кто записывает цифры в толстую тетрадь, а двое лежат на огромной карте, меряют циркулем и негромко спорят.
Одна Анюта сидит без дела на правах гостьи. Ей нравится этот табор, нравятся добрые приветливые люди, она завидует им, тому, что вот они пройдут стокилометровый путь по степи со своими инструментами, а потом приедут строители и будут копать и делать земляные насыпи там, где укажут изыскатели. Через три года по каналу потечет вода из Волги в степь.
А пока степь дышит сухо, разносит запах соломы, полыни и пыли. Далеко светляками ползают машины, временами слышен их ровный гул.
Один за другим изыскатели заканчивают работу, ужинают. Анюту угощают наперебой, и хотя она поужинала у себя на стане, с удовольствием пьет чай с карамельками. За ужином изыскатели обычно подшучивают друг над другом, иногда слушают магнитофон, танцуют. Анюте весело у них, а так как девушек маловато, всегда есть кому за ней поухаживать.
Так повелось, что больше всех около нее — инженер Самородов. Ему нет и двадцати пяти лет, он тонок, высок. Сегодня он без бороды, и незагорелая кожа на щеках и подбородке выделяется белой полосой.
— Обрился! — произнесла Анюта не то удивленно, не то весело.
— Да так… — Самородов погладил то место, где была борода, застенчиво спросил: — Что, опять не нравится?
— Почему «опять»?
— Прошлый раз ты сказала, что борода мне не идет.
Анюта не помнила такого разговора и теперь ничего не ответила.
Он упрямо смотрит на нее и говорит:
— Молодец, что пришла.
Анюта смущается от его взгляда и не вполне понимает похвалу. Тогда он шепчет ей в ухо:
— Я соскучился, ждал.
Танцуя, он не прижимается к ней, как иные парни, а держит ее бережно, легко.
Иногда они подолгу молчат, и Анюте от этого не скучно. Она смотрит на Самородова. Кожа на носу его шелушится, лопнувшая от жары губа с подсыхающей ранкой распухла, темный загар на лбу резко подчеркивает белизну обритых щек. «Какой он пегий», — думает Анюта, и от этой смешной мысли почему-то теплеет у нее на душе. Но она не говорит ему этого.
Анюте хочется, чтобы Самородов поцеловал ее.
В девять часов магнитофон выключен, и все готовятся ко сну.
— Я провожу тебя, — говорит Самородов Анюте.
Они медленно идут степью. Темно, дороги не видно, ноги спотыкаются. Рука Анюты лежит на сгибе жесткого локтя Самородова, и ей легко, надежно. Небо темное и все в звездах.
— Как ярко горит Большая Медведица, — слышит Анюта голос Самородова и, подняв голову, говорит:
— И Полярная звезда хорошо видна.
— И Млечный Путь, — сказал Самородов.
Помолчал, пошептал про себя и громко закончил:
—Это чьи стихи? — спросила Анюта.