— Ну, поехал! — сказала Дарья, и Макар замолчал.
До конца обеда все молчали, а потом женщины стали убирать со стола, мы с Геннадием сели под навесом играть в шахматы. Макар куда-то уединился.
Не успели мы сделать по нескольку ходов, как пришлось прервать игру. К дому подкатила «Волга», из нее неторопливо вылез председатель колхоза, одернул пиджак, снял и снова надел шляпу и только после этого степенно двинулся на нас.
Поздоровались.
— Макар Петрович дома? — спросил председатель.
— Дома, — ответил Геннадий. — Сейчас позову. Батя! — Не получив ответа, Геннадий пошел в избу и спустя немного времени вернулся. — Сейчас выйдет.
Жмурясь спросонок, Макар притворно прошаркал на крыльце ногами, как будто на них был тяжелый груз, рассеянно посмотрел на председателя, потом на небо и медленно спустился по ступенькам на травку.
— Разбудил я тебя? — спросил председатель.
Макар поморгал сузившимися глазами и стал ковырять дырку на чувяке.
— Смотри-ка, продырявилось. Десять лет назад сшил, думал, износу не будет, а проносилось: нет ничего вечного.
— Потом займешься изучением дырки, — сказал председатель.
— Латку поставлю, — размышлял Макар, — до осени хватит.
— Ты ночью что делал, Макар Петрович?
На жесткий голос председателя Макар поднял глаза.
— Телят стерег и утром пастуху сдал… все сто семь голов.
— И никуда не отлучался?
— Нет.
— Когда домой ушел?
— Часов при мне не было. Пастух погнал телят, а я — домой.
— Мимо дома Кузюткина Николая проходил?
Глаза Макара острыми белыми огоньками вонзились в председателя.
— Да не пытай меня, Яков Иванович, говори напрямик, чего тебе от меня надо?
— Трактор стоял у дома Кузюткина?
— Какой трактор?
— Универсал.
— Не заметил: может, стоял, а может, не стоял.
— Приехал Кузюткин с прицепом сена к коровнику, — рассказывал председатель, — оставил прицеп, а сам на тракторе домой поужинать.
Лицо Макара оживилось, огоньки в глазах запрыгали, то затухая, то загораясь, рот подрагивал в затаенной улыбке, он согнул рукой ухо, чтобы лучше слышать.
— Пока ужинал, — продолжал председатель с серьезной озабоченностью, — трактор угнали.
— И долго он ужинал? — спросил Макар.
— Говорит, с полчаса.
— А может, он у жены под боком спал? Может, выпил?
— Это Кузюткин отрицает.
— Вы приказывали, чтобы трактористы и шофера не держали машины у своих домов, а ставили на машинном дворе. Выходит, Кузюткин нарушил приказ?
— Нарушил, за это его накажем.
— Что за народ! Есть запрет, так не исполняют, дистиплины не признают, что, значит, хочу, то и делаю. Ну и ну!..
Председатель не дал разойтись Макару, осадил его:
— Ты мне нотации читаешь, Макар Петрович. Не надо! Значит, не видел трактора?
— А позвольте, Яков Иванович, спросить: почему вы дознаетесь у меня?
— Да ведь ты ночью дежуришь рядом с коровником, слышал шум трактора, домой шел мимо дома Кузюткина. Я всех, кого увижу, расспрашиваю.
— Где Кузюткин-то?
— Мечется по дорогам, а следов-то нет, дороги сухие, да и трактор не гусеничный, следы неприметные.
— Да-а, — Макар покачал головой. — Беда!
— Завтра работать, а трактора нет. Может, далеко угнан.
— Все может быть.
Председатель сел в машину и уехал, оставив облако пыли над дорогой. Мы с Геннадием сели за шахматы, а Макар покуривал трубку и чему-то смеялся беззвучно, время от времени покачивая головой.
Геннадий с женой уезжал засветло. Родители положили ему в машину пол-барана, ведро яиц, бидон меду. Пока Геннадий укладывал все это, Макар суетливо топтался, давал советы, весело покрикивал на Дарью, напоминая еще о каких-то гостинцах.
— Когда Сергуньку-то привезешь?
— Да вот пробудет смену в пионерском лагере — и привезу. Через десять дней, — отвечал Геннадий.
— Я его на конюшне к лошадям с нашими ребятишками приноровлю, пускай поездит. А потом мы с ним щук багрить будем, ночью при факелах. Скажи ему.
— Скажу, — Геннадий чуть заметно улыбался. Должно быть, не верил насчет багрения щук.
Когда «Запорожец» укатил, Дарья и Макар долго стояли молча. Потом Макар сказал тихо, грустно, однако без жалобы:
— Вот растишь их растишь, а под старость только встречаешь да провожаешь.
— Такой уж закон жизни, — ответила Дарья…
Старики загрустили. Макар был задумчив, не рассказывал мне никаких историй, хмурился и шумно вздыхал.