— Все районные организации занимаются этой историей. Из области комиссия приедет. Слава, пожалуй, на всю страну пойдет. Не шути!.. — Он захлебнулся частым смешком, затрясся, и в красных веках зло заблестели глаза.
Люсе запретили ходить в школу, но разрешили сдавать выпускные экзамены. Учителя давали ей на дом задания.
Учитель физики, немолодой уже человек, был к ней особенно внимателен.
— Ничего, Постникова, ничего!.. Держи хвост… извини, пожалуйста… держи нос морковкой… Не терзай себя. Ошибки должны учить не повторять их.
…Вскоре после экзаменов у нее родился сын. Едва она поправилась, как к ней пришел отец Леньки, агроном Сергей Иванович, красивый, седеющий мужчина, с лицом, продубленным ветром и солнцем. Смущенно говорил он с ней.
— Сын мой поступил подло. Но я не могу заставить его любить вас. Все это сложно очень. Я пришел просить вас отдать мне внука… Мы с женой будем любить его… Вам надо учиться. И в этом мы поможем вам.
Люся разгневалась.
Сергей Иванович снова заговорил:
— Я понимаю вас. Но не оскорбляйтесь. Надо думать о ребенке, его надо вырастить, воспитать. Он был бы не у чужих… у дедушки и бабушки. И взять его вы смогли бы в любое время… Поверьте, за моей просьбой не кроется ничего плохого.
Люся ответила сдержанно:
— Никогда не говорите мне об этом. Прошу вас.
Осенью Ленька Байкалов, окончивший школу с золотой медалью, поступил в институт. Люся к этому времени работала в Доме колхозника.
Как-то, когда она домывала крыльцо, скрипнула калитка, и во двор вошел Ленька. Она разогнула спину и замерла с тряпкой в руке, с подоткнутой юбкой, обнажившей колени.
— Привет! — весело произнес Ленька. В мятой куртке, в брюках с металлическими заклепками на карманах, с растрепанной челкой на лбу, он выглядел по-мальчишески простодушно, неуверенно посматривал то в лицо Люсе, то на ее колени и почему-то глупо улыбался.
От неожиданности Люся ничего не поняла, потом у нее онемело в груди, она густо покраснела, выронила из руки тряпку и быстро опустила подол юбки.
— Зачем пришел?
— Шел мимо, увидел тебя.
— Ну и что? Шел бы дальше.
— Уезжаю я.
— Скатертью дорога.
— Да ты не сердись. Мы с тобой…
— Мы с тобой каждый сам по себе…
— Мы с тобой расстаемся как-то нехорошо.
— А ты как хотел бы? Обняться, поцеловаться?
— Хотя бы без ссоры… Я хотел тебе все объяснить.
— Не хочу! Уходи! Сейчас же уходи!
Ленька дернул плечами, лицо его сморщилось от презрительной ужимки.
— Ну что ж… с приветом!
Он помахал рукой и пошел к калитке. Люся смотрела ему в спину, и сердце ее ныло. Шатаясь, как пьяная, пошла она к себе в комнату, села у стола, уронив голову на руки, и так просидела долго, как неживая.
Смеркалось. С улицы доносило разбитые звуки — где-то гремели ведром, протарахтела телега, с грохотом промчался грузовик. И опять надолго стало тихо.
Рано утром Люся встает, растапливает титан, торопится приготовить завтрак сыну. Наспех ест сама и отводит сына в детский сад, а вернувшись, выгребает золу из печек. Печек две. Они широки и прожорливы. Люся ненавидит их, эти круглые, обложенные оцинкованным железом печи, потому что надо много таскать тяжелого смолянисто-блестящего угля, долго растапливать щепками и чурками. Зато, растопленные, они горят долго, и к вечеру от них пышет жаром. Жильцы довольны: «Молодец, хозяйка!»
Днем тихо. Обычно постояльцы, большей частью командированные, расходятся по делам. Самое время убраться. В женской комнате убирать легче: кровати заправлены, мусор собран в корзину, на столе чисто. А уж в мужской черт ногу сломит. Постели раскрыты и скомканы, под кроватями посуда из-под водки и пива, на столе объедки, на стульях пижамы и полотенца, а в полоскательной миске, на тарелке вокруг графина и в цветочных банках окурки.
Люся вздыхает: «И кто вас только выдумал, мужики!» А в умывальной потоп…
В последнюю очередь Люся убирает свою боковушку. Тут у нее все сияет чистотой. Затем разжигает плиту в кубовой и готовит себе обед.
Глядь — и день прошел; пообедать да и за сыном пора идти.
В воскресенье хуже: постояльцы без дела, пьют, в карты режутся, «козла» забивают. Шум, гам, весь день угомону нет.
По воскресеньям иногда приходит Люсина мать проведать внука, погулять с ним около ворот. Тогда Люсе удается сбегать ненадолго по своим делам.
Однажды мать с порога заговорила быстро, чуть не захлебываясь:
— Что я тебе скажу-то. Слышь!
Люся испугалась, но, увидев, что лицо матери сияет, успокоилась.