— Спасибо, но я ни в чем не нуждаюсь.
— Я в том смысле, что могут притеснять вас, обижать. — Лейтенант почему-то краснел и начинал торопясь прощаться, пожимая теплую шершавую руку Люси.
Иногда он засиживался дольше, чем требовало дело, и, когда выходил из боковушки и шагал через мужскую комнату, кое-кто из жильцов двусмысленно покашливал ему вслед.
Лейтенант казался Люсе всегда одинаковым и непонятным; было в нем, по ее мнению, что-то заученное, вышколенное.
Как-то ранней весной лейтенант пришел в гражданском костюме, не стал проверять паспорта, а сидел и стучал пальцами по столу. Лицо у него было очень суровое.
— Что с вами? — участливо спросила Люся, тронув его за плечо.
Он схватил ее руку, а сам смотрел ей в глаза.
— У вас беда?
— Да, — с хрипом ответил он и, выпустив ее руку, отвернулся. — Большая беда.
Люся отошла в конец комнаты, уселась, собираясь слушать лейтенанта. Он сидел, подогнув ноги под стул, опираясь локтями в колени, и в позе его не осталось ничего от строевой выправки, все тело было расслаблено, тяжело, неуклюже. Он молчал, и это молчание казалось Люсе странным. Вдруг он резко вскочил, лицо стало жестким, его передернула горестная гримаса.
— Глупо, конечно… Ну, я пойду. До свиданья, Людмила Васильевна.
Он шагнул к двери нетвердой, чужой походкой, остановился, как будто ударился о какое-то препятствие, постоял, склонив голову, вернулся на прежнее место у стола, сел.
«Выпил», — подумала Люся, но, встретив его взгляд, поняла, что лейтенант совершенно трезв.
— Что с вами, Виктор Петрович?
Втянув вздрагивающими ноздрями воздух, он разомкнул плотно сжатые губы.
— Слепая вы! — приглушенно вскричал он. — Слепая! И больше ничего. Не могу я без вас.
Люся обомлела. Почему-то ей стало страшно и стыдно.
— Оставьте меня.
— Сейчас уйду. Только сперва скажу все. Выслушайте меня.
Глаза его то блестели, как у больного, то заволакивались туманом, и он все взмахивал рукой в такт своим мыслям, но никак не мог собраться с духом. Наконец слова полились из него бурным клокочущим потоком:
— Как увидел вас, понял — пропаду. Крепился, не давал себе воли. Не осилил себя.
— Замолчите! — крикнула Люся, но он не слушал ее и говорил свое, все учащеннее и отрывистее:
— Как погляжу вам в глаза — и все. Веревки вей из меня, секи, кости ломай — не смогу противиться… На все из-за вас пойду.
— Вы ненормальный! — Люся гневно смотрела в обезумевшие глаза его.
— Да, я схожу с ума… Но я не могу без вас. Позовите— и на коленках приползу.
— А потом что?
— Потом хоть казнь приму.
— У вас жена, дети… стыдитесь!
— Жена, дети… стыд… Сейчас это не имеет никакого значения. Только— вы.
— Поймите наконец, что у меня-то к вам нет ничего… пусто.
— Пусто, пусто… Это неправда, — произнес он сквозь зубы и шагнул, протягивая к ней руку.
Она выбежала из комнаты…
Теперь проверяет документы старшина Дубасов, состарившийся на милицейской службе в Терновке. Случается, иногда приходит и лейтенант. Здороваясь, он теперь не берет под козырек и, покончив с делом, не задерживается.
— Никаких происшествий, инцидентов не было, Людмила Васильевна?
— Нет.
— Приятно слышать. Бывайте здоровы.
И уходит холодный, степенный.
Летом, когда еще не приехали уполномоченные по уборке и заготовке хлеба, в Доме колхозника было мало постояльцев. Половина коек часто пустовала.
В эти дни затишья появился парень с рюкзаком за спиной, с фотоаппаратом на животе и флягой на боку. Был он худ, подвижен, крепок, чуть конопат, со спокойным, но цепким взглядом голубых глаз под выгоревшими бровями. Гладко стриженная голова придавала всему облику его что-то мальчишеское.
«Наверно, из заключения, — с чувством страха подумала Люся. — Какой-нибудь досрочно-условно-освобожденный».
— Место найдется? — спросил парень.
— Вы по личному делу или как? — спросила Люся, все еще оглядывая парня.
Он рассмеялся как-то добро и откровенно.
— По личному делу или как?.. Хорошо сказано.
Люся недоумевала, а парень смеялся непонятно чему. Он долго еще не мог погасить улыбку, доставая паспорт и командировочное удостоверение.
— Студент! — с радостным удивлением произнесла Люся и тоже заулыбалась. К студентам она испытывала почтение. «Игорь Странников», — выводило перо в регистрационной книге. — Студенты к нам приезжают позднее, хлеб убирать.
— Я буду собирать материал для дипломной работы.