— Агроном?
— Филолог.
И опять Люся удивилась: филолог, дипломная работа и вдруг — Терновка. Она спросила:
— Что же будете делать?
— А вот услышу, как вы частушки поете, и запишу.
— Я не пою частушки.
— Тогда старух и стариков буду искать. Старинные песни меня интересуют. Еще сказки, пословицы, поговорки.
— А-а, — протянула Люся.
Игорь Странников оказался жильцом спокойным. Дня два куда-то уходил, а потом сказал Люсе, что уезжает в села на неделю.
— Вещи бы оставить, я налегке поеду — магнитофон да фотоаппарат возьму.
Люся заперла рюкзак в камеру хранения.
— И койку прошу сохранить, не выписывать меня.
— Хорошо.
Он уехал, и Люся не вспоминала о нем: мало ли перебывало людей, о всех помнить не приходится. Пользуясь сухой погодой, она проветрила на дворе матрасы, побелила в комнатах, прогладила одеяла, выстирала белье — все приготовила к наплыву жильцов, которых нахлынет в страду столько, что придется ставить кровати даже под навесом. Ей хотелось выкрасить окна и двери, но денег на краску не дали. Привезли горбыли на растопку угля к зиме. Люся подумала, подумала и решила починить крышу навеса. «От дождя жильцам спасение».
Знойная мгла стояла над селом. Воздух отяжелел и, казалось, был пропитан чем-то липким. Желтая пыль, поднятая грузовиком, висела над улицей и не могла осесть на землю.
Люся, сидя на крыше навеса, заделывала горбылями щели. Стук молотка по гвоздям отдавался в ушах. Кофточка прилипла к спине и стесняла движения. Люся скинула ее, осталась в одном лифчике да в старенькой юбчонке.
Мухи и оводы вились над ней, садились на потное тело, кусали. Она отгоняла их, чесалась от укусов, злилась. Рука с молотком намахалась до устали, гвозди не шли в доску, гнулись.
— А, черт! — выругалась Люся и попала молотком по пальцу.
Стиснув зубы, она зажала разбитый палец здоровой рукой и закачалась, стоная и охая. На глаза ей попалась кофточка, и она оторвала от нее широкую ленту, стала перевязывать рану. Было больно. И вдруг взяла ее обида на все на свете: на трудную работу свою, на жизнь, на начальство. «Им только выручка да выручка. А тут управляйся как знаешь». И до того ей стало горько, что она заплакала.
Слезы текли по пыльным щекам, она размазывала их кулаком, как ребенок.
Потом она стала слезать по приставной лестнице.
Ее окликнули:
— Добрый день, хозяйка!
Люся спрыгнула на землю, увидела Странникова, закрыла грудь руками и побежала домой.
Спустя четверть часа, умытая и одетая, вышла она в мужскую комнату, где студент сидел у своей койки.
— Можно занять ту же койку? — спросил он, вставая.
— Да, — сухо ответила Люся.
А студент не замечал ни смущения ее, ни холодности, говорил о другом:
— Рожь зацвела. Из Куликовки шел пешком. В поле тихо, на колосьях желтенькие сережки висят, медом пахнут. А на обочине вот эти ромашки.
На столе лежала охапка желто-белых цветов.
— Возьмите, — сказал студент.
Она ничего не ответила ему, а сердито подумала: «С цветочками подкатывается. Такой же, как другие…» Спросила хмуро:
— Вещи возьмете?
— Да, пожалуйста.
Выдав ему рюкзак из камеры хранения, принесла постельное белье, положила на кровать. «Сам застелет — не барин».
— Что у вас с рукой? — спросил Игорь Странников.
— Разбила.
— Как?
— Чинила крышу навеса.
— Кровь просочилась. Давайте забинтую.
Участливый тон Игоря опять рассердил Люсю.
— Спасибо, я сама.
У себя в комнате бинтовала палец. Услышала стук во дворе, выглянула в окно. Так и есть: на крыше студент приколачивает доски.
«Ну, не чудак ли! — Люся усмехнулась, потом подумала с досадой и горечью: — Все вы с сердоболья начинаете».
Починив крышу, Игорь долго умывался, потом куда-то ушел. Вернулся вечером. Люся сидела во дворе, у стола под тополем, держала на коленях сына.
— Остановись, мгновение! — воскликнул Игорь.
«Псих», — подумала Люся, разглядывая его.
— Зачем вы пошевелились? — сказал Игорь с легким упреком. — Было красиво… Сидите вы с ребенком на руках, смотрите куда-то в себя и чуть-чуть улыбаетесь. Так может улыбаться только мать.
Люся молчала. Ей хотелось, чтобы постоялец скорее ушел от нее.
— Чаю хотите? — спросила она.
— Нет.
Разговор не клеился. Игорь сказал что-то о жаре и ушел к себе.
Утром, когда Люся вышла из своей боковушки, студент уже сидел за столом и что-то писал. Он, казалось, не замечал Люсю, только кивнул ей головой, когда она поставила на стол чайник с кипятком.
Прошло три дня. Студент вставал рано, убирал постель, завтракал и садился за свои тетради. На Люсю он почти не смотрел, ни о чем не расспрашивал, не донимал просьбами. Однажды он вынес на стол под тополь магнитофон, и над двором, над тесовыми крышами в зелено-ржавых накрапах поплыли старинные песни, незнакомые Люсе.