На опушке, перед оврагом, они наконец заметили лося. Егерь тихо обошел его краем леса, кроясь под ветвями, задудел в сложенные корытцем ладони. Лось повел головой, увидел человека и спустился в овраг, который тянулся к озеру.
— Иди, Виктор, правым берегом, а я левым. Так и доведем его до озера, а там встретят.
Овраг был пологий, на дне его пробивался из-под снега ручей, росли ивы, и тут любили пастись лоси.
Спустя некоторое время, когда животное величаво вступило в осинник, Киря остановился и дал знак Виктору сделать то же самое. Было тихо. Иногда пробежит волной ветер, качнет деревья, и с них посеется снежная пыль. Обломится под тяжестью наледи сучок, мягко упадет в сугроб, и снова торжественный покой и тишина. От этой тишины и от быстрой ходьбы у Кири звенело в ушах. Он слышал токи крови в своем теле и биение сердца. От старого дуба, к которому он привалился, пахло свежо и крепко: так пахнет кадушкой, пропаренной перед засолкой овощей. Во рту защекотал знакомый вкус хрустящей, чуть закисающей вилковой капусты и пупырчатых огурцов с душком чеснока. Киря сглотнул слюну, чувствуя нестерпимый голод.
И в это время резко хлопнул выстрел, за ним второй. Стайка снегирей выпорхнула из подлеска, сверкнув красными пятнышками, скрылась в чаще. Звук выстрелов катился и постепенно замирал. Киря подождал, не будет ли еще выстрелов. Лес молчал.
— Виктор! Сюда!
Шли вяло, усталые и равнодушные к охоте. Виктор размышлял вслух:
— Интересно, промазали или убили?
— Свалили.
— Почему так уверен?
— Стрелял кто-то один дуплетом. Если бы промазал, так другие палили бы. Городские охотники всегда так.
Издали донеслись голоса. Слова доходили неразборчиво, но ясно было, что говор там шел быстрый, веселый.
— Э-эй! — крикнул егерь. — Не стреляй!
В ответ отозвалось успокоительно:
— Иди, не бойся.
В осиннике топтались мужчины, а женщина сидела на туше лося, держа меж колен ружье. По глазам было видно, что она переполнена радостью.
Первым делом Киря осмотрел раны на туше, похвалил стрелка: пули попали в голову и в грудь, положил руку на пах, ощутив живое тело потом глянул на рога.
— Тот! Мной спасенный… с обломанным отростком на правом роге. — Помолчал, покачал головой, вздохнул — Эх, какого красавца сгубили!
Понимая, что убийство старого лося дело обычное, Киря все же огорчался. Ему и самому приходилось убивать на охоте, но всегда он испытывал при этом горькое чувство и стыд.
Лавр Петрович, с пунцовым, по-женски мягким лицом, отвинтил от фляги пробку, подал Зареме складной стаканчик, налил.
— Полагается выпить на крови. За твою удачу, дорогая!
Зарема выпила одним духом, приняла из рук мужчины бутерброд, стала жевать жадно.
— Это она его, — пояснил Лавр Петрович, и по лицу его растеклось улыбчивое ожидание похвалы женщине со стороны мужчин.
Егерь понял его, но ответил сдержанно:
— Я сразу догадался, Лаврентий Петрович.
— Сколько раз тебе говорить: не Лаврентий я, а Лавр… понимаешь, Лавр. Есть такой кустарник: благородный лавр.
— По-нашему, по-деревенски, Лаврентий.
Зарема крикнула:
— Хватит о ерунде спорить! Налей, Лавруша, егерю… ему полагается по заслугам вторая: он нагнал зверя.
— Животного, — поправил Киря со скрытым чувством неприязни к ней и выпил стаканчик водки. К нему потянулись руки с закуской, он отмахнулся: — Спасибо, не надо… Вот что… вы тут бражничайте, а я пойду за лошадью, надо свезти тушу да шкуру снять, пока мясо парное.
— Иди, мы ждем.
3
В русской печке отбушевало пламя, и на загнетке вишневым цветом рдели угасающие угли, покрываясь пушистым пеплом. По избе плавало благостное тепло с запахом промороженных овчинных полушубков и дымившейся на столе вареной лосиной печенки.
Лавр Петрович вышагивал по крашеному полу в неуклюжих валенках, обсоюзенных резиной от автомобильной камеры, во фланелевой рубахе с расстегнутым воротом. Весь расслабленный, поглаживая рукой оплывшие алые щеки, сказал громко:
— Прошу к столу, дорогие!
Из-за перегородки неслышно выскользнула Зарема, сонно потянулась, оглядывая всех виноватыми глазами.
— А я немного подремала.
Лавр Петрович притянул ее к себе, потрепал по спине.
— Вот поедим — и на боковую.
Копошившийся в мешках Виктор понес на стол бутылки. В избу вошли Киря и четвертый охотник, неразговорчивый отставной полковник, который серьезно произнес по-военному: