Через час работы от головы Никона валил пар. Настроение у него было спокойное, деловое. Упираясь руками в бревно, он вместе с другими кричал: «Раз, два, взяли!»— и выкладывал всю свою силу. Нравилось ему, что никто не спрашивал его, кто он такой и откуда взялся, никто не лез к нему в душу.
А в душе его светлело, и сам себе он казался добрее, чище, возвышеннее. И чем лучше думал он о себе, тем сильнее начинало беспокоить его сожаление о ссоре с родными. «Надо извиниться, — думал он, — попросить прощения».
Вечером Никон вернулся домой успокоенный. Татьяна подметала голиком крыльцо и посторонилась, пропуская мужа, а он игриво шлепнул ее.
— Да ты что, уж не выпил ли? — с показным осуждением произнесла жена, радуясь веселости мужа, а войдя следом за ним в дом, спросила:
— Где весь день не емши пропадал?
— Работал.
— Чего?
— Плот из воды разгружал с такими, как я, леваками. Еще дня на четыре работы.
— По твоим ли годам такая-то работа!
— Ничего, под силу ишшо.
Обедая, а потом отдыхая, Никон все думал, как ему попросить прощения у дочери за вчерашнее, попросить так, чтобы не унизиться и не дать ей в будущем верха над собой. Не придумав ничего, он решил пораньше лечь спать, чтобы утром не опоздать на работу. «Народ там ничего и работа простая, правда, тяжелая». Вспомнил, что надо взять рукавицы, и пошел искать их.
— Вон как руки ободрал без рукавиц-то, — показывал он свои ладони жене. — Ha-ко, старые голицы, зашей.
Татьяна принялась чинить брезентовые рукавицы, а Никон сидел напротив и рассказывал про то, где был с утра, что видел: про базар, про цены на продукты, про работу на реке. Мирный разговор умилял самого Никона, и он готов был покаяться перед женой в своей вине и обещать впредь только доброту и ласку. Он было заикнулся уже, но жена сказала:
— Приходил участковый.
— Чего ему надо?
— Велел тебе в милицию явиться.
— Это еще зачем? — чуть не заорал Никон. — Я сроду не бывал в милиции.
Вместе с возмущением им овладел испуг.
— Вера жалобу на тебя подала.
— Дочь? На отца?
Никон вскочил:
— Родная дочь!., на меня!., в милицию!.. Ведь я ради нее же… От дурного остеречь.
— Гляди, до суда не дошло бы, — робко высказала Татьяна страшившие ее мысли. — Сраму то, сраму!..
— Ой! — вырвалось из груди Никона со стоном. — Уважила дочь.
Вдруг он утих и заплакал. Слезы текли по щекам, и он не утирал их, давая им волю. Такой обиды Никон еще не знал и почувствовал себя слабым, беззащитным.
— Я вот в Белоглазове побывал… По своим старым следам прошел… Всю жизнь прежнюю увидел… Сердце так и закровоточило от тоски-кручины.
— Поди, лучше показалась, чем была? — спросила Татьяна, и в голосе ее он уловил насмешку, но не рассердился, а пожаловался:
— Лучше ли, хуже ли, а была моя жизнь, моя. У-у, бесчутая, не понимаешь. Никто не понимает, и некому печаль мою выплакать.
И надолго замолчал.
— Сходил бы к Вере, поговорил бы, может, забрала бы жалобу обратно, — сказала Татьяна осторожным голосом. — Она у подруги, у Вали пока жить будет.
— Ты в своем уме?! — вскричал Никон. — Я пойду на поклон к Верке? Может, ишшо на коленях? А? Да я ее!..
Никон пошатнулся, вскинул сжатую в кулак руку, хотел что-то сказать еще и рухнул на пол…
Когда он пришел в себя, то понял, что с ним был обморок и что он лежит на диване, а около него сидит человек в белом халате и говорит Татьяне:
— Покой. Лежать. Завтра я приду. Вот рецепты на лекарства.
Ум Никона был ясен, и ему не хотелось верить, что он терял сознание.
— Доктор, что со мной?
— Сердце. Может быть, переволновались, может, перетрудились. Возраст-то… Надо полежать, попринимать лекарство.
Врач ушел, провожаемый Татьяной.
Никон ворчал:
— Ерунда! Какая там болезнь в пятьдесят-то семь лет. Вот высплюсь, а утром пойду на работу. Я не поддамся… Не-ет! Я еще поживу, я еще покажу себя!
Последние слова он произнес громко, на весь дом, и неизвестно кому погрозил кулаком.
Никто не слышал его, никто не отозвался, и в душу его медленно входила тишина.
Медовый месяц
1
У самого моря шумел базар.
Фрукты, овощи, травы, дары дикого леса, гор и моря. Все это пестрело яркими красками, изумляло разнообразием форм, дурхмаиило пряными и острыми запахами.
Праздное племя курортников атаковало базар; щупало дыни и яблоки, осторожно прикидывало на ладони помидоры, приподымало виноградные гроздья, со всех сторон осматривало каждый персик, пробовало на вкус инжир, урюк, груши, орехи; выбирало длинные кривые огурцы, зеленый лук, похожий на осоку чеснок, травы, копченую барабульку и кефаль, красновато-перламутровые, с рогульками, раковины…