Как-то Сергей увлек Раду рассказом об Увеке:
— На этой горе был золотоордынский город хана Узвека или Узвяка, точно не знаю. Потом стали гору называть Увек. До сих пор там находят гончарные водопроводные трубы, изразцы, майолику. Поедем, может, и мы найдем что-нибудь древнее.
Ранним воскресным утром проехали они через весь город. Гора Увек еще не осветилась восходом, а поселок с таким же названием лежал в предрассветной дремоте.
На вершине горы свистел ветер, гнул к земле кудрявую полынь и редкие кустики ковыля.
Раде казалось, что ветер пахнет древними кочевьями, и в памяти оживали поверья, в детстве запавшие в душу.
— Я слышу конский топот и крики, — сказала она, в самом деле прислушиваясь к звукам, долетавшим откуда-то издалека.
— Это поезд. Вон вползает на мост. Как гусеница.
Восход застал их в обвалившихся канавах — то ли следах археологических раскопок, то ли в окопах зенитчиков, оборонявших в войну мост через Волгу. Они искали остатки давней жизни и находили глиняные и фаянсовые черепки, осколки металла, сгнившие доски. Сергей знал, что находки не древние, не имеют исторической ценности, но не остужал пыл Рады, Заполнявшей мусором сумку.
Солнце осветило реку, гористый берег, займище с множеством озер, стариц и проток, блестевших в зарослях мелколесья.
Рада шумно вздохнула:
— Кажется, я лечу над этим простором.
— Да, какие дали под нами!
— Расскажи мне, Сережа, что знаешь про живших тут татар.
Он рассказывал общеизвестное, и Рада слушала, положив голову к нему на колени.
На юг ехали не спеша, останавливаясь для осмотра достопримечательностей, ночевали в палатке, которую ставили в придорожных лесных полосах, на берегах речек, в компании таких же автопутешественников. Дни были длинные, полные впечатлений. В голове было легко и весело.
— Как по твоему, — спросил он однажды Раду, — когда устареет эта новая дорога, по которой мы едем?
— А зачем это знать? — удивилась Рада.
— Просто интересно. Скоро будет много-много автомашин, и, пожалуй, дорога окажется малопригодной.
— Ты много думаешь, Сережа, а надо просто жить,
— Не думая?
— А за нас подумано. Дорогу строили и подумали, на сколько лет ее хватит. И во всем так. Подумано за нас, сколько часов в день нам работать, сколько получать за работу, сколько метров жилья иметь, из какого материала и каких фасонов одежду носит, кого и куда выбирать. Все предопределено, живи. И где после смерти лежать, тоже за нас подумано.
Батырев покачал коротко стриженной головой, почмокал твердыми губами:
— М-да…
— А ты не дакай, — бросила Рада. — Время-то летит быстро, поспевай жить, а думать некогда. Разве ты не видишь: везде все и всех торопят. Нам на работе все время твердят: «Скорей, скорей!» Я и гоню сварку. Темпы на первом месте.
— Поспешность лишает жизнь удовольствия, — возразил Батырев. — я люблю все делать не спеша: читать не в троллейбусе, а удобно расположиться в уединении, в тишине… люблю ходить пешком… И люблю думать неторопливо.
— Знаю, вижу. Целый день можешь рисовать какое-нибудь дерево. А ведь можно сфотографировать на цветную пленку.
— Можно, конечно, — грустно согласился Сергей. — В живописи спешить нельзя, это не заводская техника и не поточное производство.
— Ну и даешь! — Рада рассмеялась и так газанула, что казалось, машина оторвется от асфальта и полетит по воздуху. Когда впереди показался знак «40», она сняла ногу с акселератора и улыбнулась мужу косящим взглядом с чувством превосходства. — Кто бы послушал тебя, так сказал бы: парень из двадцатых годов.
— А может, из прошлого века?
— Не сердись, дорогой!
— Я не сержусь, потому что убежден; поспешность сокращает жизнь.
— А я тоже убеждена: в век космонавтики все должно делаться быстро.
И она запела игривым голосом:
— Вот эта пошлая песенка — из прошлого века, — заметил Сергей с неудовольствием.
— А пусть! — И Рада погнала машину с такой скоростью, что Сергея прижало ветром к спинке сиденья.
4
Воспоминания совсем растревожили Батырева. Ругая себя за то, что отпустил Раду одну, он встал с постели, выпил стакан холодного вина, разбавленного водой, вышел на веранду.
Черная ночь. Горная речка бурлит по камням, обдает снежной прохладой. Шебаршит в виноградных лозах. Долетают тяжкие вздохи моря. Тоскливо Батыреву сидеть в скрипучем ивовом кресле и ждать утра.