— Разрешите доложить: шкура посолена, сложена и перевязана.
— Хорошо посолили? — спросил Лавр Петрович.
— Как надо, — ответил за полковника егерь.
Зарема торопила обедать, заглядывая в миски с соленой капустой, огурцами и помидорами, нюхала дрожащими кругленькими ноздрями и потирала руки.
— Вот это тоже пойдет. — Киря поставил на стол чугунок с вареной картошкой.
— О-о, чудо! — Зарема захлопала в ладоши. — Виктуар, Лавруша, полковник, Кирилл, садитесь же скорей! Полковник, хватит вам мусолить руки мылом… у охотника они должны пахнуть порохом и кровью.
Наконец все уселись. Командовала застольем Зарема:
— Все должны выпить до дна за мои выстрелы, иначе я обижусь.
Мужчины загудели вразнобой:
— За удачу!
— За Зарему!
— Дай бог не последний раз!
Один Киря выпил молча.
Ели с аппетитом, возбужденно и громко вспоминали охоту. Зарема, захмелевшая с первой стопки, старалась всех перекричать:
— Я как увидела его, так всю меня и затрясло… Волнение такое острое… И жутко и радостно. Затаилась и жду. А он идет почти прямо на меня. Ну, думаю, счастье такое редко бывает… Нацелилась в грудь, а сама опять жду, пусть поближе подойдет. И вот он надвигается на меня. Тут я ка-ак жахнула из правого ствола, и он упал на передние ноги, застонал. Тогда я из левого ствола в голову. Качнулся он и повалился на бок. Вздохнул громко, только и всего… Наливай, Виктуар!
Наполнив стопки, Виктор поклонился Зареме.
— Предлагаю выпить за меткий женский глаз.
Выпили «за глаз». Потом выпивали за «твердую женскую руку», «за мужественное женское сердце», за женщину, украшающую жизнь.
С печенкой еще не разделались, а Киря вынул из печки кастрюлю.
— Отведайте это.
Все взяли по кусочку мяса, попробовали и потянулись еще, нахваливая необыкновенный вкус блюда.
— Лосиные губы, — сказал Киря. — Самая вкусная часть лосятины.
А на дворе уже темнело. Охотников разморило, потянуло в сон. Разговор вязался вяло, необязательно. Вскипел самовар. За чаем Лавр Петрович стал жаловаться Кире на то, что положено мясо и шкуру сдавать государству, а охотникам достаются только рога, голова, ноги да потроха.
— Мясо-то ведь за деньги сдадите, — заметил Киря.
— Не в деньгах дело, — возразил Лавр Петрович. — Лестно мне было бы гостей лосятиной попотчевать.
— А мы сдадим и тут же попросим продать нам мяса, — нашлась Зарема, и Лавр Петрович одобрительно закивал ей:
— Да это само собой, как же иначе?
Разомлевшая Зарема с усмешкой спросила:
— Говорят, Кирилл, у вас жену увели?
— Это коров или лошадей со двора воры уводят, а женщины сами уходят, своей волей.
— А почему другую не возьмете?
— Другую мне не надо: двух одинаковых не бывает, — резковато произнес Киря, и лохматые брови его сдвинулись к переносице.
Тотчас же после чаепития повалились на постели, не слыша, как Киря то выходил из избы, то входил. Он дал корму лошади, проверил в будке Пальму — не ощенилась ли и не холодно ли ей. Последние дни он держал собаку в избе, но сегодня Зарема сказала, что не может без отвращения видеть чуть не до пола отвисшее собачье брюхо с торчащими сосками, и Киря увел Пальму в будку, постелил ей потолще сена. Потом натаскал в избу воды, закрыл вьюшки в печке, залез на полати.
На топчанах с присвистом и бульканьем в горле храпели мужчины, только за перегородкой тих был сон женщины. Кире очень хотелось спать, но боль сверлила ногу и все тело корежила зудящая ломота. Ворочался, укладываясь поудобнее, ненадолго легчало, а потом опять всего пронизывала усталость, грызла кость пулевая отметина.
За перегородкой послышалось сонное бормотание Заремы. Киря усмехнулся: «Зарема! Придумают же имя! Какое-нибудь настоящее имя исковеркала. А Виктора она: «Виктуар». Чудят люди. Видать, ухарь-баба… и ядовитая. Мало радости от такой. Ох, Лаврентий Петрович, хоть ты и ученый, а того… ума тут не хватило. Не задержится она долго около тебя. Хоть ты и пылинки с нее сдуваешь, а не задержится».
Спят охотники. Пахучая тишина плотно набилась в непроглядную черноту избы, она наваливается на Кирю, вползает ему в уши, закрывает глаза.
4
С утра в воскресенье охотники побродили вблизи кордона, застрелили трех зайцев. Егерь записал им в путевку и лося и зайцев и отвез их с добычей на железнодорожную станцию. Домой вернулся к обеду, разогрел остатки вчерашней печенки и картошку, стал поднимать самовар и почувствовал резкую боль в пояснице, едва не обварил себя кипятком.