— А спускать нахальство всякому шалыгану можно?
— Да что случилось-то?
— Что, что? Сам понимать должен. Поцеловал он меня.
— Конечно, он нахал. Но драться я не могу. Ты уж прости меня.
— Какой ты несовременный, какой тюха!
Рада заплакала. Тихо заплакала, надолго. Плечи ее содрогались, и дрожь передавалась Сергею. Он и сам готов был заплакать от обиды за жену. Злился на себя: «Почему я такой? Ведь не трус же я. И сила есть. А драться противно».
9
После того вечера Рада стала малоразговорчивой. Никуда ее не тянуло, не ходила даже на пляж. Сидела на террасе, вязала что-то на спицах. Сергей ловил грустнозадумчивый взгляд ее, но не тревожил расспросами.
Рада сама открылась:
— Сережа, я, кажется, разочаровалась в тебе. Ты не мог заступиться за меня.
— Если бы тебе угрожала опасность, я заступился бы.
— Обязательно опасность? Это если бы меня ножом пырнули? Да? Ножом в живот? Эх ты!
— Нельзя же было устраивать скандал. Я проявил выдержку, и мы ушли без скандала.
— Выдержка! — Рада горько усмехнулась. — Ты готов застегнуть меня на все пуговицы наподобие себя. А я не хочу, не хочу!
Горячие глаза ее смотрели на Сергея с таким презрением, что он отвернулся и произнес с подчеркнутым равнодушием:
— Ну, и живи расстегнутой.
Они опять надолго замолчали. Потом он сказал, придавая голосу нежность:
— Наверное; у нас с тобой несовместимость… Характеров, понятий, вкусов, душ… Или просто мы не подготовлены к семейной жизни. — Он помолчал, расхаживая по комнате, потом голос его взорвался на высоких нотах: — Но я ведь люблю тебя!
Рада повела на него прищуренными глазами, вздохнула протяжно и шумно:
— А я уж теперь и не знаю, люблю ли тебя.
— Спасибо за откровенность.
— Хитрить не умею, лгать не хочу. Нам надо расстаться, пока я не обрюхатела.
— Ну, зачем так грубо?!
— Что, ухо режет? Ничего, словцо точное и незазорное. Пушкин в нежных письмах жене его употреблял.
Они никогда не говорили о детях, которые могут быть. Батырев считал, что дети в семейной жизни — это само собой разумеющееся, и говорить тут не о чем, их надо ждать. И теперь слова жены отозвались в душе его горечью.
— Ты не хочешь ребенка?
— Я хочу жить. — Рада смотрела в сторону, и взгляд ее из-под нахмуренных бровей был сух и тверд. — Не хочу обабиться. Затраты на детей не окупаются. Ни материальные, ни моральные. Отдачи нет.
— Кому отдачи? — спросил Сергей, все больше недоумевая.
— Родителям.
— А обществу? Ведь общество получает новых граждан.
— Общество. — Рада рассмеялась и перевела на Сергея уже помягчевший, покровительственный взгляд. — Общество — это ведь что-то абстрактное, а родители — это конкретное. А потом… общество обойдется без моих детей. Людей много.
— Ты сама до этого додумалась или наслышалась?
— Все старики об этом говорят: «Растишь, растишь детей, а потом от них ноль внимания, фунт презрения».
— Я так и подумал: не свои мысли ты говоришь, чужие.
— Ты не веришь мне?
— Верю. Но мысли чужие прилипают к тебе, а потом приходят на ум со зла. Так ведь?
— Не знаю.
Сергей обнял ее и продолжал говорить снисходительно:
— Просто ты очень молода… В тебе много еще девчоночьего.
— Это плохо?
Он помедлил с ответом, и Рада продолжала:
— Ты только на три года старше меня, а мне кажется, лет на десять.
— А это плохо?
— Непривычно, Сергей, — Рада посмотрела ему в глаза с молчаливым извинением. — Обо всем за нас подумало, а вот как замужем жить — об этом никто не подумал. А это, оказывается, так трудно.
— Да, трудно. — Сергею показалось, что наступила та минута, после которой размолвка рассеется, и он говорил тихо, примиряюще: — Давай учиться жить.
— Как это учиться? По-моему, если есть любовь, то и жизнь семейная должна идти гладко, без сучка без задоринки.
— Я тоже так думал, а теперь понял другое: мало любить, надо еще уметь строить жизнь. И это зависит от каждого из нас.
— Все может быть, все может быть, — меланхолично ответила Рада.
И потянулись тоскливые дни. Настроение Рады было переменчивым: неожиданное веселье вдруг сменялось грустной задумчивостью. Сергей пытался понять ее, пробовал расспрашивать, но она и сама не понимала своего состояния и ничего не могла ответить ему. То она говорила, что уедет одна, то отказывалась от этого намерения.
— Взбалмошная я, видно, — как-то сказала она, смеясь, на что Сергей рассердился:
— Это слишком дорогая взбалмошность. Нечем тебе занять себя, дуришь от безделья. Читала бы хоть.