— Есть. Только не взлетают. Рядом в осоке прячутся, а не взлетают. Крепки на сидку. Придется ходить по болоту, выгонять под выстрел.
— Что ж, походим, не привыкать.
Допив поллитровку и наевшись, они убирают продукты в машину и лежат, покуривая.
— А ты молодец, Саша! — Говорухин хлопает шофера по плечу. — В какое глухое место привез! Красота!.. И всегда так… — Помолчав немного, он с еще большим восторгом продолжает: — Бог ты мой! Сколько мы исколесили с тобой!.. А-ах! Ты незаменимый, Саша! За это и держу тебя. Хоть иной раз ты и дерзишь мне.
— Это не дерзость, а прямота. — Подумав, Саша добавляет — А сами-то вы!.. Порой так завернете, что до печенок обидно. А еще Матрена Кузьминишна. Не уступит вам в ругани.
— Во-первых, не зови ее Матреной, она страх как не любит этого, а зови Мариной.
— Ладно, пусть Марина.
— Во-вторых, она женщина, ну а это значит — в натуре ее капризы, вспыльчивость, гордость наконец…
— Другой бы на моем месте не простил… Марине Кузьминишне, а я… привык я к вам.
— Ну, ты ее прости. А? Что, плохо тебе у меня?
— На побегушках у Матрены Кузьмияишны трудно быть. Загоняла: туда свози, то привези, как будто я к ней нанимался, а не в учреждение.
— Ну, я ей укажу, больше не будет этого, станешь ездить только по служебным делам.
Саша недоверчиво смотрит на Говорухина.
— Разве тебе плохо у меня, Саша?
— Да нет, не так чтобы плохо.
— То-то! Я с тобой не расстанусь, ну и ты держись за меня. На мои век выборных должностей хватит. Может, еще на «Волге» возить меня станешь.
— Будет хвастать-то!
— А что, неправду говорю?
— Правду. Давайте отдохнем.
Не проходит и минуты, как из-под куста слышится дружный храп. Спят они крепко, раскинув руки и ноги, над раскрытыми ртами их вьются мухи, ползают по лицу.
А солнце тем временем опускается ниже, тень от куста делается длиннее, воздух понемногу остывает, и лягушки неуверенно начинают пробовать свои голоса.
Просыпаются охотники потные, с отекшими глазами, растирают онемевшие руки, выпивают по бутылке пива.
— Пора! — говорит Саша, поглядывая на запад, где солнце мигает напоследок, перед тем как утонуть в туманной лиловой дали.
Они опоясываются патронташами, вынимают из чехлов ружья. Пока Саша запирает и проверяет дверцы машины, Говорухин прицепляет к поясу нож в кожаных ножнах.
Внезапно слышится треск мотоцикла. Все ближе, ближе, вот он останавливается, глохнет — и доносятся неясные человеческие голоса.
— Принесло! — злится Говорухин, еле поспевая за Сашей.
2
Болото было большое, мелководное, травянистое, с изорванными низкими берегами, поросшими лозняком. Трава над водой шевелилась, из нее доносилось утиное кряканье, Саша бросил в болото палку, но утки не вылетели.
— Топтать! — сказал он и шагнул в прибрежную заросль. — Идите на те кустики…
Говорухин полез в болото, ноги провалились в вязкое дно, запутались в зарослях.
Вдруг его оглушило шумом, плеском, обдало брызгами, и прежде чем он успел что-нибудь сообразить, пара кряковых, со свистом рассекая крыльями воздух, взмыла над камышом. Рядом грохнул выстрел, одна утка как-то неловко повалилась на крыло, судорожно пробуя удержаться в воздухе, потом камнем шлепнулась в воду. «Везет Сашке», — подумал Говорухин и, взяв на изготовку ружье, пошел, с трудом вытаскивая из тины ноги.
Утки теперь поднимались из травы часто, шарахались из стороны в сторону, летали кругами над болотом и с лету плюхались в густые травянистые заросли. Все чаще слышались выстрелы со всех сторон, и Говорухин понял, что охотников понаехало. Покой болот был потревожен, утки метались, перелетая с места на место, попадая под выстрелы.
Говорухин уже не один раз вскидывал ружье и стрелял поочередно из обоих стволов. Но… то ли дробь не доставала дичь, то ли он промахивался, только ни одной утки он не добыл. Потный, весь облепленный комарами и оводами, он все больше нервничал, торопился и мазал.
Тогда он решил отдохнуть, успокоиться и остановился под ивой, росшей на болотной кочке, осмотрелся. Насколько видели его глаза, всюду было болото с плешинками воды в траве, с редкими кустами ивняка, кулигами камыша. Пальба усиливалась. Везде в этих труднопроходимых топях скрывались охотники. Не видно стало и Сашу.
Но вот солнце село, и утки потянули на болото с полей, с дневной кормежки.
— Валом валит, — зашептал Говорухи», поглубже прячась под ветви ивы.
И тут ему подвалило охотничье счастье. Прямо перед ним, совсем недалеко, опустилась на воду стая чирков и серых уток. Дрожа от волнения, не помня себя, Говорухин жахнул дублетом, не целясь, и когда стая улетела, увидел: одна утка лежала неподвижно. И опять Говорухина бросило в дрожь и в жар. Сильно ботая, он поспешил за птицей, потом привязывал ее к ременной петле-удавке на поясе, еще теплую, с шелковисто гладкими перьями, с полуоткрытыми помутневшими глазами. Тихо шептал: