Так как будто всё и начиналось. Работа в школе ей нравилась. Любви, правда, пока не дождалась — студенческие симпатии не в счёт. Но она ещё молода, всего двадцать один год. Если бы не война… А теперь всё так изменилось, что с любовью придётся подождать до победы, до полного разгрома фашистов. И она обязана внести свою лепту в общую победу над врагом.
Мысли Анны прервал стук в дверь.
Допрос
Ларский стоял у двери директорского кабинета, словно не решаясь двинуться дальше. Тот, кто собирался его допрашивать, чуть поморщился, пытаясь что-то вспомнить, но, оставив эту попытку, уже бесстрастно смотрел ему в лицо, и Сергей догадался: не вспомнил!
— Имя, отчество и фамилия! — поторопил его прыщавый и добавил не без ехидства: — Или не успели придумать?
Сергей молча смотрел в его прищуренные жёлтые глаза и медленно доставал из кармана паспорт. «Не узнаёт, не узнаёт», — вертелось в голове. Он так же медленно подал паспорт. За эти несколько секунд Сергей сумел успокоиться и сконцентрировать внимание на прыщавом, будто и не замечая того, который сидел по другую сторону стола в форме гестапо.
— Какого чёрта! — вспылил желтоглазый. — Я хочу это услышать от тебя!
— Я думал, что документу больше веры, чем моим словам, — спокойно ответил Сергей. — Ларский Сергей Иванович, помощник художника.
Прыщавый хмыкнул и заметил с сарказмом:
— Может, Ла-а-арин? Как у Пушкина?
«Пока не узнаёт, но всё-таки встревожен», — подумал Сергей.
— Нет, именно Ларский.
— Он у нас работает помощником художника, — с готовностью подтвердил Кох. — Поступил ещё в Ленинграде… Ах, извините, в Петербурге. Хотя… Но как же теперь именовать этот город?!
Кох совсем запутался и умолк. Гестаповец молча разглядывал Сергея, потом полистал его паспорт и, указав длинным сухим пальцем на дату рождения, так же молча поднёс к глазам прыщавого. Тот опять язвительно хмыкнул, обращаясь к Сергею:
— Двадцать семь лет, а ты не на фронте?
— Тяжёлое урологическое заболевание, — спокойно ответил Ларский и достал из кармана медицинскую справку.
Желтоглазый, прищурившись, внимательно прочитал документ и, быстро объяснив гестаповцу по-немецки, отдал справку и паспорт Сергею.
— Ну, хорошо, — заключил он, снова придавая своему голосу как можно больше сарказма, — с биографическими данными всё ясно. Но сейчас вы станете утверждать, будто этих людей не знаете и в лицо никогда не видели.
Перейдя на «вы», прыщавый с ехидной улыбкой положил на стол несколько фотографий. С одной из них, совершенно новенькой, без единого пятнышка или излома, смотрел майор Игнатов. Спокойное лицо, чуть насмешливый взгляд.
— Нет, почему же, — возразил Сергей, — видел два раза вот этого. — Он небрежно ткнул пальцем в фотографию Игнатова.
— Где? Когда? — быстро спросил желтоглазый, а гестаповец при этом молча впился глазами в Сергея.
— Здесь, в театре. У него было литерное место в первом ряду партера.
— Когда видели в последний раз?
— Не помню, — пожал плечами Сергей. — Может быть, с месяц назад или недели три… Ну, ещё при прежнем… порядке.
— Что вы знаете об этом человеке?
— Ничего.
— Припомните хорошенько.
— Мне нечего припомнить.
— Вам, конечно, известны, господин художник, приказы немецкого командования о том, кого мы награждаем, а кого расстреливаем? Так вот, если вы захотите нас провести, мы вас расстреляем. Запомните: награждаем и расстреливаем. Подумайте, что вас больше устраивает.
Желтоглазый выпалил это единым духом, и в голосе его было столько торжества, будто и в самом деле от него зависело, расстрелять человека или наградить. Как решительно причислил он себя к завоевателям. И это Витька-прыщавый!
Возвращаясь с допроса, в фойе Сергей столкнулся с художником — Григорием Николаевичем Пашиным. Тот, как обычно, взлохмаченный и небрежно одетый, семенил, пригнув голову к правому плечу. Он всегда так ходил, будто кто-то невидимыми нитями резко потянул правую половину тела книзу. Увидев помощника, расстроенный чем-то художник обрадовался:
— Серёженька, дорогой, вы от директора?
— Да, оттуда.
— Не знаете случайно, по какому срочному делу он меня вызывает?
— Понятия не имею. Но думаю, что всех нас сейчас вызывают по одному и тому же делу.
— Вы имеете в виду это… ночное происшествие? — догадался Пашин и испуганно захлопал глазами.
Он выглядел совершенно беззащитным, этот добрейший, несколько странный старичок, сохранивший наивность ребёнка в такие лета. Сергею захотелось приободрить его, и он сказал: