В отличие от большинства людей с врожденной немотой, у которых развивалась экспрессивная мимика и жесты как способ коммуникации, лицо Сары было лишено выразительности и эмоций, указывая на то, что её немота была избирательной, и причиной молчания являлось желание минимизировать общение. Несмотря на это, Гермиона могла сказать, что между двумя женщинами уже возник тесный союз. Сара взяла на себя заботу о физических нуждах Эмили, помогая ей с мазями от ожогов и передвижением по лечебнице, в то время как Эмили своей впечатляющей интуицией явно понимала Сару и общалась от её имени.
– Иногда я чувствую себя мыльным пузырем, – прохрипела Эмили своими израненными голосовыми связками, глядя в молочно-серое небо, простирающееся над ними. – Лечу куда-то, гонимая ветром. Возможно, однажды я просто лопну и исчезну.
– Вам хочется этого? – спросила Гермиона.
– Иногда я думаю, стало ли бы это избавлением, – ответила Эмили. Колеса её кресла скользнули по пучкам усыпанной росой травы. – Не потому что я хочу умереть. А потому что изранена глубоко внутри. Но тогда я была бы свободна. Не существовала бы, но больше и не держала бы это в себе.
– Вы всегда чувствовали себя так?
Эмили покачала головой.
– Только после пожара.
– Вы понимаете, что это посттравматический стресс? – Гермиона поднырнула под ветку на краю дороги.
Эмили кивнула.
– Знание не всегда помогает справиться с чувствами. Это не всегда связано.
И это было правдой.
– Как вы спите?
– Пытаюсь не спать, – печальная улыбка Эмили была видна сквозь отверстие в её компрессионной маске. – Самое ужасное – это кошмары. Запах. Я никогда не ела много мяса, но теперь запах жареного для меня невыносим.
Гермиона глубоко вздохнула. Она представила себя на месте Эмили, и едкий запах жареной плоти, её собственной, будто бы наполнил ноздри.
– Я бы хотела кое-что попробовать с вами в последующие недели, – сказала она, когда они одолели спуск, и звук текущей воды стал громче. – Это серия упражнений по освобождению от травм. Они подразумевают провоцирование тремора, чтобы заставить ваше тело бороться и снять внутреннее напряжение – словно клапан сброса давления.
– Это именно то, что мне нужно, – кивнула Эмили. – А еще не помешал бы хороший секс.
Гермиона рассмеялась, и Сара вдруг повернулась и тоже улыбнулась.
– С этим я не могу вам помочь, – сказала Гермиона.
– Да, – ответила Эмили упавшим голосом. – Я думаю, никто больше мне с этим не поможет.
У Гермионы сжалось сердце. Она вдруг поняла, что, даже если тело Эмили исцелится и вернет себе функциональность, она всё равно не сможет делать то, что хочет и в чем нуждается. Вдруг она осознала всю жестокость этого факта.
Она не успела ответить, как вдруг Сара разбежалась и прыгнула в реку. Гермиона рванулась было за ней, но Эмили схватила её руку пальцами в перчатке.
– Оставьте её. Ей это нужно.
Не обращая внимания на явный холод, Сара нырнула глубже в бурлящую воду, и белое платье распустилось вокруг нее словно прозрачный купол медузы. Гермиона поняла, что никогда не видела женщины красивее. Длинные темные волосы спадали ей на плечи, а алые губы слегка приоткрылись, когда она подняла на небо глаза такого же бледно-серого цвета.
– Иногда слова бывают не нужны, – пробормотала Эмили.
***
Гермиона была полностью вымотана. Она не могла вспомнить, чтобы когда-либо программа начиналась настолько эмоционально трудно. Была ли причина в пациентах? Или просто она уже слишком долго этим занимается?
Взяв булочку с маслом, Гермиона отложила её на край тарелки. Усталость брала верх над голодом. Рассматривая блюда на раздаче в поисках чего-то, что не встало бы колом в желудке, она сделала шаг вперед и столкнулась с кем-то. Она даже не успела понять, кто это, как он поймал её булочку, свалившуюся с тарелки, и осторожно водрузил обратно, а затем слизал масло со своих пальцев. Это не было намеком на что-то. Просто действие. Обычное.
Гермиона смотрела на спинку его пиджака, как та натянулась, а затем пошла складками, когда он наклонился, чтобы набрать морковку на тарелку. По какой-то причине прозаичность его действий встряхнула её. Обычно она обращала внимание, когда он делал что-то экстраординарное. В её сознании он стал почти карикатурой: стилизованное черное облачение в добавление к иллюзорности его личности. И вот он перед ней, так близко, что можно дотронуться. Просто человек. Мужчина. Пытающийся жить. Теперь она знала, что сможет ему помочь. Ну или, по крайней мере, расшибется в лепешку, пытаясь.
========== 4. Всё в твоих руках ==========
Когда он вошел в её кабинет, в этот раз Гермиона подготовилась заранее, расположившись на одном из стульев в углу.
— Пожалуйста, присаживайтесь, профессор, — сказала она, указывая на стул напротив.
— Предпочитаю стоять, — ответил он и направился к большому окну рядом с ней. Сложив руки на груди, он принялся разглядывать бесконечное море деревьев.
Гермиона настроилась заранее, зная, что с ним будет трудно. Она проделала серию ментальных упражнений, которые позволили ей избавиться от любых предположений и ожиданий по поводу его поведения. Она надеялась, что это позволит ей остаться сосредоточенной и не дать себя отвлечь.
— Как вам в нашей лечебнице? — спросила она.
Он тихо усмехнулся, покачав головой и не отрывая взгляд от окна.
— В психушке. Это больше похоже на правду, вы не находите? — насмешливо сказал он. — Там либо становятся прежними, либо притворяются. Что из этого происходит здесь? Что из этого вы хотите от меня?
— Мы не хотим ничего такого.
— Вы знаете, почему я здесь, не так ли? — он бросил короткий взгляд через плечо и снова отвернулся к окну.
— Насколько мне известно, администрация Хогвартса настояла на полном психиатрическом обследовании, прежде чем вам будет позволено вернуться.
— Позволено вернуться, — он снова покачал головой, и его взгляд застыл.
Гермиона молчала, наблюдая за ним в профиль. Она видела отражение окна в его глазах. Они были абсолютно неподвижны. Как кусочки черного мрамора. Он не смотрел. Он думал. Или, может быть, вспоминал.
— Вы хотите вернуться?
Он вздохнул и повернулся к ней.
— Что вы делаете для Моллисона?
Несмотря на подготовку, Гермиона уже была в замешательстве.
— Шон Моллисон?
— Да.
— Мистер Линч запланировал для него программу физической терапии.
— И всё?
— Да, пока мы не узнаем больше.
— Вы должны знать больше, — гневно ответил он.
Сложно было говорить, когда он так нависал над ней, но, если бы она встала, создалось бы ощущение, что она лезет с ним в драку. Гермиона пожалела, что с самого начала не села за письменный стол.
— Что именно мы должны знать? — она постаралась, чтобы голос звучал ровно, без обличительных ноток.
— Компетентный специалист давно разобрался бы, почему Круциатус не покидает его тело. Проклятье не может остаться само по себе. Моллисон удерживает его.
Гермиона непонимающе уставилась на него.
— Почему?
— Как вы думаете? — он повысил голос. — Чтобы наказать себя.
Гермиона видела множество случаев хронического Круциатуса, и ни один из них так и не был до конца излечен. По какой-то причине она никогда не думала, что его можно намеренно удерживать. Никто не поступал так.
— Вы знаете, почему он наказывает себя? — решилась спросить она.
— Нет. Это ваша работа.
Гермиона сделала несколько заметок в своих бумагах.
— Что вы сказали Линчу вчера на завтраке? — она повернулась на сиденье так, чтобы быть к нему лицом, при этом её колени почти касались его ног.
Северус поднял подбородок, глядя в окно, но не ответил. Она подождала, но было ясно, что он тоже может ждать долго.
— Кажется, у вас появился новый друг, — наконец сказала она. — Я заметила, как вы беседовали с Катериной Колдер.