– Брось, не глупи… далеко ещё, не стоит тратить патрона, – и что-то крикнул по-ингушски вдоль цепи. Из неё сорвался и побежал к нам, нагибаясь между копнами, всадник в распахнутой бурке. Австрийские цепи тоже заметили торчавшие из-за копен редкие папахи, и вдали заработало сразу несколько пулемётов. Над головой густо зазвенел и стал дрожать воздух. Неожиданно грохот артиллерии сразу оборвался и наступила какая-то странная тишина, нарушавшаяся только треском пожара в деревне. Через минуту артиллерийский обстрел возобновился, но снаряды стали ложиться далеко за деревней по шоссе, которое обстреливалось утром. Неприятель освобождал место для атаки своей пехоты и устанавливал завесу против идущей к нам цепи.
Горцы в цепи прекратили стрельбу, поснимали бурки и, закинув за плечи винтовки, готовились встретить неприятеля в шашки и кинжалы. Несмотря на то, что австрийские цепи были уже вблизи, вывернувшийся прямо на меня из ряда копен австриец поразил внезапностью появления. С бешено забившимся сердцем я прицелился в него из карабина и, затаив дыхание, спустил курок. Фигура в голубом мундире, перекрещённая белыми ремнями снаряжения, остановилась, замахала руками и провалилась как сквозь землю. Был ли он убит, ранен или просто испуган близко пролетевшей пулей и лёг на землю, осталось для меня неизвестным. Тягучий звук трубы "по коням", раздавшийся сейчас же за моим выстрелом, подал сигнал к отступлению. Громыхая редкими выстрелами, наша цепь стала отходить к деревне, из-за крайних хат которой виднелись наши кони с коноводами.
Не успели мы дойти до первых хат деревни, как нам навстречу с воем и визгом выскочила развёрнутой лавой сотня Татарского полка и понеслась на австрийцев. Австрийцы, только что показавшиеся из-за копен на чистое место, от неожиданности дрогнули и смешались. Промчавшиеся с тяжёлым храпом и топотом коней через нашу цепь татары, преследуя повернувших назад австрийцев, скрылись за копнами. Уже будучи на улицах деревни, мы услышали многоголосый крик удара в шашки.
Это была виденная мною лишь отчасти знаменитая атака татарской сотни ротмистра Трояновского, за которую он был награждён орденом Св. Георгия. Атака эта отбросила первые австрийские цепи, смешала их и дала возможность подойти к нам на помощь пехотной бригаде. Татары, прорвав австрийские цепи, положившие оружие, наткнулись дальше на резервы, встретившие их залповым огнём. Бросившие было винтовки перед атаковавшими их татарами, передние цепи снова взялись за оружие, и сотня Трояновского под перекрёстным огнём понесла большие потери. Прорвавшись тем не менее назад, к своим, татары за предательство не оставили в живых ни одного из захваченных пленных. У Трояновского была убита лошадь, и он сел к одному из своих всадников на коня.
Посадив сотню на коней, наш командир повёл её через горящую деревню. Мы мчались между двумя сплошными стенами огня, по улицам, заваленным тлеющими бревнами, под гул и треск пожара. Пули пели над головами, и я, находясь во главе первого взвода, был почти уверен, что нас перебьют наполовину в этом двойном аду пожара и войны. Храпя и ежеминутно шарахаясь в стороны, мой вороной прыгал через брёвна и развалины, преградившие дорогу. Сзади, громко стуча копытами, с десятками лошадиных всхрапов, мчалась сотня. Дым слепил глаза, и неудержимый кашель стоял над сотней, как над овечьим стадом. Через несколько минут скачки с препятствиями мы вынеслись, наконец, на площадь, где воздух был посвежей. Здесь стоял встревоженный Абелов – помощник командира полка, приводивший в порядок беспорядочную толпу второй сотни, только что выбитую австрийцами с окраины деревни. Её командир ротмистр Апарин стоял здесь же, вытирая пот с красного лица:
– Шенгелай! Выведите сотню из деревни и займите окопы на горе, – приказал после минутной передышки Абелов.
Мы вышли рысью из деревни, перешли уже знакомый мостик и, спешившись, заняли на полгоре за деревней временные окопы. Откуда-то появившийся толстый полковник Татарского полка Альбрехт принял командование над нашими двумя сотнями, где были остальные, я не знал.
Этих проклятых окопов, в которых можно было спрятаться только до пояса, я не забуду до гробовой доски. Не успели мы их занять, как австрийцы открыли ураганный артиллерийский обстрел очередями. Полчаса, проведённые здесь, показались мне целой вечностью. Воздух гудел и сотрясался, осколки гранат, как черти, били по всем направлениям, шрапнельные трубки с воем впивались в землю под самым носом. Ахмет, прижавшийся ко мне вплотную, дрожал мелкой собачьей дрожью, шепча какие-то мусульманские молитвы. В довершение обстановки кто-то из крайнего взвода запел хриплым и диким голосом магометанскую молитву, которую поют горцы в минуту смертельной опасности.