За полчаса из сотни ранеными, убитыми и контужеными выбыло около пятнадцати всадников, во главе с тяжело контуженным разрывом гранаты Агоевым. Весь засыпанный с головы до ног землёй, фонтаны которой сплошной стеной стояли вокруг, я тоскливо ждал конца, совершенно оглохнув от артиллерийского гула.
Вдруг тихий говор пронёсся по цепи, от одного края до другого. Я машинально поднял голову – все всадники, высунувшись из окопов, несмотря на обстрел, смотрели куда-то назад. Я повернул голову и сразу почувствовал радостное чувство освобождения. Огромное, уходящее с наклоном к нам поле было покрыто, насколько только хватал глаз, ровными серыми цепями нашей пехоты, шедшей на выручку. Медленно двигались серые фигуры, такие спокойные и такие родные. Молча, не спеша, деловито шли вперёд малорослые солдатики в серых шинелях, и я здесь впервые со всей остротой почувствовал и понял, что истинным хозяином войны и настоящей силой армии была и всегда останется эта скромная и многострадальная пехота, а не какой-либо другой род оружия и уж, конечно, не наша, такая декоративная и обвешанная с ног до головы бесполезным здесь оружием дивизия горцев. Видимо, эти мысли пришли в голову не одному мне, так как крепкий, как кряж, бородатый капитан, проходивший в это время мимо меня с одной тросточкой, с нескрываемой иронией покосился на наши засыпанные землёй и бесполезные здесь кинжалы, револьверы и шашки.
Присев за пригорком в лощине, за окопами, чтобы перевести дух, мы тихо делились впечатлениями. Командир сотни, лёжа на животе, писал донесение, люди оглядывали и успокаивали обрызганных грязью и забросанных землёй коней, подведённых к нам коноводами, попавшими по дороге под артиллерийский обстрел. Прискакавший в это время от Абелова на тревожно храпевшем коне всадник привёз полковнику Альбрехту какой-то приказ.
Полковник передал конверт Шенгелаю. Этот последний сразу вскочил на ноги и скомандовал сотне "по коням". Звеня стременами и шашками, сотня села и сдержанным галопом спустилась опять к деревне. Австрийцы прозевали наше появление на горе, и очередь легла далеко сзади. Опять знакомый деревянный мостик, запах болота и тины, и сотни, мешая ряды, взлетели на узкий настил гати. Сзади треснули, обвалились перила моста. Захрапела испуганная лошадь, и копыта наперебой застучали по настилу. В это время австрийская граната разорвалась среди пехотных цепей, впереди нас. Бурый столб разрыва, разметав цепь, положил на месте бородатого капитана. Над воронкой тихо опадал, рассыпаясь, дым. Вторая граната звучно шлёпнулась в грязь болотца и, лопнув, обдала нас грязью и водой. Позади уходившей от обстрела карьером сотни билась рядом с мостом чья-то раненая лошадь, тщетно стараясь подняться.
Полная жизни утром деревня теперь представляла груду дымящихся развалин, была совершенно пустынна, и только на одном из поворотов улицы метнулась от тяжёлой массы людей и лошадей чья-то жалкая фигура. На деревенской площади, где мы сдержали храпевших и сразу взмокших коней, граната грохнула в одно из окон костёла и обвалила стену. Посыпались кирпичи, и из чёрного пролома вырвался жёлтый клуб дыма…
У лежащих на земле сломанных ворот один из горцев перевязывал товарища. Раненый, оскалив белые зубы, держал поводья обеих лошадей. Широкий бинт неумело ложился вокруг головы, из-под него по впалым щекам и острой бородке текла ручьём кровь.
Получив распоряжение от бывшего на площади Абелова, мы на рысях вышли из деревни в уже знакомое поле с копнами, на котором теперь лежали кое-где австрийские трупы.
Здесь Шенгелай остановил сотню, выровнял её развернутым фронтом и, вытащив из ножен широкую шашку, скомандовал хриплым голосом:
– Пики к бою!.. Шашки вон!.. Вправо по полю… рысью марш!..
Сотня заколыхалась и двинулась вперёд, раздвигаясь на ходу в ломаную линию. Впереди, слева направо, закачалась шашка командира. По лошадиным крупам забарабанили плети и мой вороной, дрогнув всем телом и заложив уши, стал набирать скорость. Миновав две наши цепи, мы увидели вдали отступавшие фигуры австрийцев. Навстречу сперва один, а затем сразу несколько заработали пулемёты, и над головой завыли пули. Какое-то озерцо, в котором смачно чмокали и шипели накалённые в полёте пули, обрызгало моё лицо холодной грязью. С колотящимся, как молоток, сердцем я лёг на шею остро пахнувшего потом коня. За спиной загудела земля сотнями копыт и лошадиных храпов. Внезапно перед глазами взметнулась голова вороного, и я почувствовал, что куда-то лечу, после чего, ощутив оглушительный удар об землю, я потерял всякое представление о чём бы то ни было.