— Да потом он ушел, вот и все! — почти грубо сказала Нина и, чуть помолчав, спросила: — Так как же ты объясняешь слова Аркадия и вообще все это?..
— Понятия не имею, что все это значит! — ответил я и, чувствуя, что Нину этот ответ не удовлетворяет, даже злит, торопливо забормотал: — Ну, то есть ты понимаешь, Нин, я ни о чем таком не знаю… мы же с ним за последнее время, сама знаешь… Если б я хоть видел его после этого разговора, а то… — Я мучительно подыскивал какие-то убедительные для Нины слова.
— …а то ты ушел в пять часов, и все! — почти издевательским тоном закончила Нина.
— Ну да! — беспомощно подтвердил я. — А что же было делать, когда он меня, я ж тебе говорю, прямо выгнал из лаборатории? Но вообще-то я не вижу ничего особенного в этом вашем разговоре. У нас с ним еще и не такие разговоры бывали, он иногда, если о чем-нибудь другом думает, жуткую чушь несет, ни к селу ни к городу…
— С той только разницей, — холодно констатировала Нина, — что после прежних ваших разговоров он оставался жив и здоров!
Сказав это, она вдруг резко повернулась и ушла, а я все стоял посреди лаборатории, тщетно силясь сообразить, что же произошло — с ней, с нами, со мной…
Эдик Коновалов тоже хочет докопаться
Линьков сидел в маленькой светлой комнатке отдела кадров и беседовал с дружком Валентина Темина — с тем самым Эдиком Коноваловым, который так здорово высказывался насчет специфики Института Времени и загадочных темпорариев. Впрочем, когда Линьков намекнул на темпорарии, Эдик заявил, что Валя Темин, безусловно, парень неплохой, но шуток не понимает и что от такого недостатка ему надо избавиться в кратчайший срок. Линьков усомнился, можно ли избавиться от этого даже и в неопределенно долгий срок, но Эдик был полон оптимизма.
— А чего такого? Поработает над собой — все и дела! — сказал он, потом тяжело вздохнул и пожаловался Линькову: — Вот, не было печали, жили себе тихо-нормально — и на тебе! Писанины теперь не оберешься — что да почему… Ну, ничего, в пятницу возвращается из отпуска Сергей Иванович, он начальство, он пускай и расхлебывает эту кашу. А я сразу же в отпуск махну! Думаю, знаете, на Байкал податься. Компания подходящая собирается, гитару возьмем, транзистор… А то пошел я в прошлом году в турпоход с нашими, институтскими, — ну, тоска зеленая! Ничего кругом не видят, не слышат, все про физику свою талдычат. Транзистор мне включать никак не давали: мешает им. Чего тогда и ходить в поход — сиди в институте и говори сколько влезет!
Эдик поднялся во весь свой богатырский рост и сладко потянулся. «Метр девяносто, не меньше, — прикинул Линьков, — вес восемьдесят пять, и вообще… Ослепительный индивидуум!»
Эдик и вправду был ослепителен. До голубизны белая нейлоновая сорочка, надвое расчерченная темно-красным галстуком, искрилась на его широченной груди, брюки острым углом нависали над зеркально сияющими туфлями, и весь он сверкал и излучался.
— Так вот они и живут! — с победоносным презрением продолжал Эдик. — Сидят безвыходно в лабораториях, и ни тебе свежего воздуха, ни движения. А что в результате получается?
— Вы считаете, что смерть Левицкого наступила в результате пренебрежения спортом, а также недостатка свежего воздуха? — с преувеличенной серьезностью осведомился Линьков и демонстративно раскрыл блокнот.
Эдик несколько смешался, снова сел за стол и заявил, поглядывая на блокнот, что он не считает это основной причиной, но, поскольку в здоровом теле здоровый дух…
— Ну, станет разве нормальный человек… я имею в виду вот именно правильный режим плюс, конечно, моральная стойкость, здоровый образ мыслей и прочее — ну, станет такой человек травиться? Да еще где — прямо на рабочем месте! Чтобы, значит, другим побольше неприятностей было! Ну, возьмите хотя бы меня…
Линьков слегка вздохнул и осведомился, какова же, по мнению товарища Коновалова, основная причина происшествия. Оказалось, что у товарища Коновалова на этот счет нет определенного мнения.
— Пока нет! — уверенно уточнил Эдик. — Но выяснить все могу в два счета. Чикаться тут особенно-то не стоит!
— Чикаться, как вы выражаетесь, может, и вправду не стоит, — ответил Линьков, с вялым интересом разглядывая Эдика, словно музейный экспонат. — Но дело все же не вполне ясное. А к тому же эта ваша специфика…
— Именно! У меня эта специфика вот где сидит! — Эдик постучал ребром ладони по своему мощному загривку. — Никаких, понимаете, законов для них нету. Рабочий день кончился, а им без разницы. Сидят, как приклеенные, допоздна. А чего сидят, спрашивается? Исключительно от разболтанности, я считаю.