— Предупреждаю, его сиятельство — человек крайне своеобразный. И все же вам нужно ему понравиться, если вы надеетесь на сотрудничество.
— А люди из НОАРД будут?
Чрезвычайный посланник усмехнулся.
— Мой дорогой Теодор, разве печеный поросенок получает приглашение на ужин?
Глава 32
Я осторожно вышел из ментального пространства разума Шпеенхофа. Можно было поискать еще информацию, но для меня все уже стало понятно.
Интересную партию разыграли Юсупов и австрийцы. Привлечь НОАРД как основную силу и ею же пожертвовать. Уверен, Аспиде на повстанцев было глубоко плевать, а австрийцам, если уж они желали прибрать Дакию к рукам, нужен был кто-то более покладистый в правительстве.
И все же НОАРД были идеальным оружием для достижения целей: уже организованные, нацеленные на результат, горячие. То, что доктор прописал, если хочешь сделать грязную работу чужими руками. Не удивлюсь, если Юсупов пообещал позже помочь устранить некоторых особо несговорчивых повстанцев…
Мда. Интересно, что скажет Тереза или ее любимый Штефан на такой план?
— Миш, ты рановато вышел. Там есть еще кое-что, — сказала Ира.
— М?
— Воспоминания о недавнем приеме в Русском доме. Там были мы с тетушкой. А я все гадала, куда она тогда запропастилась в самом разгаре веселья…
Судя по тому, как замедлилась ее речь, Ира все же решила посмотреть эту сцену. Но довольно скоро она ко мне вернулась.
— В самом Русском доме ничего не происходило. Зато после этого наш Шпеенхоф встречался ночью в той же самой церкви с женщиной по имени Тереза. Речь шла о поставке вооружения. И там фигурировала твоя фамилия.
Я кивнул своим мыслям. Видимо, как раз тогда НОАРДовцы выпросили новенькие штурмовые винтовки, планируя захватить поезд. Что ж, совсем уж списывать со счетов повстанцев я бы не стал: Штефан с подружкой все же попытались перестраховаться и набить себе цену. Правда, им не повезло — с заложником вышла осечка. И все же идея была здравая. Думаю, за мою башку Юсупов отвалил бы достаточно золота — лишь бы я просто больше не путал Аспиде карты.
— Ладно, Ир, хватит с него. Шпеенхоф не одарен, длительное вмешательство может ему навредить, сама знаешь.
— Хорошо, — отозвалась младшая Штофф.
Медленно, по миллиметру, я принялся отрывать руки от головы Шпеенхофа. От него все еще разило даже не страхом — ужасом. Но к этому добавилось и недоумение.
Закрыв канал к его менталу, Ира едва заметным жестом сняла с пленника заклинание оцепенения, и в следующую секунду он в корчах повалился на диванчик.
— Аааа! Голова! Господи, какая же мигрень! У меня сейчас глаза лопнут!
Сторожившая выход Грасс лишь криво усмехнулась.
— Скажи спасибо, что вообще выжил. Судя по всему, головушку-то тебе заминировали. И та боль, которую ты чувствуешь сейчас — лишь тысячная той, какую бы ты испытал, сдетонируй заклинание защиты.
Мы с Ирой переглянулись, и я пожал плечами.
— Не знаю, не испытывал. Но у тех, кому не посчастливилось, глаза натурально лопались, как перезревшие ягоды.
Шпеенхоф, уткнувшись правым виском в твердый подлокотник, лишь застонал.
— Таблетку, изверги… Прошу, дайте хотя бы обезболивающее…
Черт. У меня никогда не было мигрени, но вот матушка моя, настоящая, из старого мира, ими страдала. И в моменты приступов ей становилось до того плохо, что порой приходилось вызывать «скорую» — никакие анальгетики эту боль не брали. А врачи кололи какую-то адскую смесь препаратов, после которой мама едва могла проснуться наутро. Так что на мигрени я насмотрелся, и Шпеенхофа сейчас было по-своему жаль. Это не похмелье. Это в разы хуже.
— Не помогут тебе таблетки, — вздохнул я и, обойдя диванчик вокруг, присел возле австрийца. — Ладно. Считай, это жестом доброй воли.
Я протянул к нему руку, активируя целительный поток. Шпеенхоф вскрикнул, шарахнулся от меня и тут же издал стон, напоминавший брачный крик старого марала.
— С такой болью лучше не шевелиться, — улыбнулся я с цинизмом юного врача. — Сюда иди, смертник. Лечить буду. Ты нам нужен в сознании и добром здравии.
Наблюдавшая за этой сценой Ира поправила бретельку платья и озадаченно на меня уставилась.
— Признаюсь, я ожидала немного другого от допроса.
— Привыкай, — кряхтя, отозвался я. — У нас и не такой абсурд бывает.
Видимо, боль оказалась настолько сильной, что австриец передумал сопротивляться. Обреченно подставив голову больным виском поближе, он прикрыл правый глаз и скривил лицо в гримасе невероятного страдания.