Байкерша тихо рассмеялась, а затем внезапно всхлипнула и торопливо вытерла слезу.
— Ты понятия не имеешь, что у меня за семья, — не глядя на меня, ответила она. В ее голосе сквозила злость. — И не дай Господь кому-то узнать.
— Не понимаю.
— Ты знаешь, что я не хотела поступать в Аудиториум? — она подняла на меня глаза. — Родные заставили. Пообещали мне кое-что, но… Когда я провалилась в прошлом году, не сдержали слова.
Я чувствовал невыносимую боль и тоску, которую испытывала Грасс. Она что-то потеряла. Или кого-то. Утратила нечто настолько важное, что это не просто разбило ей сердце и ожесточило, а словно вовсе превратило ее в другого человека. Этот поток эмоций был настолько сильным, что я едва смог вздохнуть.
Черт возьми, эта эмпатия, что шла в комплекте вместе с родовой силой, иногда включалась ужасно не вовремя.
— Что случилось? — тихо спросил я. — Что сделала твоя семья?
Грасс оглянулась по сторонам, достала сигарету и прикурила от простой зажигалки. Решила не рисковать с “Жар-птицей”.
— У отца есть другие наследники, я ведь даже никогда не претендовала на лавры или какой-то особый статус… Просто хотела спокойной и мирной жизни. Я была готова отказаться и от наследства, и от приданого, и от титулов. И от Благодати…
У меня отвисла челюсть.
— Не понимаю. Ты что, хотела отсечь себя от рода?
Она молча кивнула и затянулась.
— Да. Я кое-кого встретила. Несколько лет назад. Мы много времени проводили вместе — он часто мне помогал и очень хорошо относился. С теплом, понимаешь? Как к нормальному человеку, а не к сосуду с Благодатью. И тогда я была… Не такой, как сейчас.
Так, даже начало этого рассказа мне уже не нравилось.
— Что случилось? — повторил вопрос я.
— Да все как в романах, что читают глупые курицы в оборках, — горько усмехнулась Грасс. — Я влюбилась в простолюдина. Хороший парень. Толковый, умный — поверь, гораздо умнее многих, что родились с золотой ложкой в заднице. Сын одного из слуг. Вырос в нашем доме, окончил колледж с медалью и Золотым дипломом. Потом служил одним из секретарей у моего отца. Но среди всех его достоинств не было главного.
— Благодати, — выдохнул я.
— Именно.
— И вам не позволили быть вместе.
— Я знала, что не позволят. У моих родителей были на меня такие матримониальные планы… Едва мне исполнилось четырнадцать, уже пошли разговоры за кого меня выдать, чтобы получить потомство с интересной силой. Хотели сосватать за кого-нибудь из мощных артефакторов, чтобы укрепить кровь и заполучить связи…
Она говорила это с таким презрением, что я не смел вставить и слова. И в каждой фразе, что произносила Аня, не было ничего, кроме боли, злости и горя.
— В общем, у нас с тем парнем завязался роман, — вздохнула она. — Тайные свидания, мечты о совместном будущем… До самого постыдного так и не дошло, хотя, честно тебе скажу, я была готова и на это. Любовь — она такая… Но о наших отношениях прознали.
Я мрачно улыбнулся.
— Дай угадаю. Дальше был большой скандал, тебя заперли, а твоего возлюбленного отослали подальше?
— Если бы, — усмехнулась Грасс и потушила окурок о сугроб. — Узнали. Скандал был. Меня действительно заперли, но я нашла возможность сбежать.
Ну прямо Наташа Ростова. Только у Толстого вроде та история тоже как-то не особо хорошо закончилась.
— И сколько тебе было?
— Семнадцать. Только исполнилось. Если бы все получилось, то мне оставалось провести в бегах всего год… А затем меня бы принудительно отрезали от рода. Но у моей семьи длинные руки. Нас нашли, когда мы были на Псковщине. Хотели перебраться в Таллин, а оттуда в Ригу. А там было несколько вариантов, куда отправиться дальше, благо немного денег мы накопили. Но, как выяснилось, прятались мы недостаточно хорошо.
Я не знал, как правильно реагировать на внезапное откровение Грасс. С одной стороны, девчонка повела себя как влюбленная дура. С другой — а кто в семнадцать не был дураком, если случалось влюбиться? И я понимал, что родители хотели защитить дочь от поступка, о котором она могла пожалеть в будущем.
Но в семнадцать все это видится совсем иначе. В семнадцать тебе кажется, что перед тобой раскинулся весь мир. Что твоя любовь будет жить вечно и что в шалаше тоже возможен рай.
У меня в мои семнадцать такого не было — отделался влюбленностью в девчонку, с которой мне ничего не светило, и довольно быстро включил голову. Но Грасс, наверняка воспитанная на романтических книжках, повела себя иначе.