— Погоди, — остановила меня Грасс и указала на стенд. — Новые объявления. Дай-ка поглядим…
Я последовал за ней и принялся читать листки.
— Слава богу, — выдохнул я и ухмыльнулся. — Бал отменили.
— Аллилуйя, — с сарказмом произнесла Грасс. — Ненавижу эти сборища.
— А я просто не умею нормально танцевать.
“Но вообще странно”, — продолжила Грасс уже у меня в голове. — “Отменять Рождественский бал только из-за траура по этим погибшим придуркам?”
Я пожал плечами.
“Почему нет? Там все-таки были княжичи. Наверняка Долгоруков хочет таким образом немного умаслить безутешных родственников”.
“Разве что так… Рождественский бал — большое событие. Его бы не стали отменять просто так. Либо чего-то опасаются, либо и правда решили не злить князей”.
— Ладно, я пойду, — сказал я и направился наверх. — Увидимся.
Грасс что-то проворчала мне вслед, и вскоре я услышал ее чеканный топот по ступеням.
Так, нужно рекогнисцироваться и понять, что делать дальше. Хорошая новость — ректор за меня вписался. Значит, таки выполняет свои обещания меня оберегать. Плохо было то, что ректор был далеко, а вот его оппонент Мустафин торчал здесь же, в Домашнем корпусе. И куратор мог придумать кучу способов испортить мне жизнь.
Только понять бы еще, на кой ляд ему это сдалось. У меня с ним конфронтаций не было. Да и с чего он так вызверился, когда узнал, что я стал связан с Аудиториумом? На месте любого куратора я бы обрадовался — минус одна головная боль.
Словом, нужно при удобном случае выяснить, чего там себе надумал Мустафин. И незаметно пересечься с Денисовым. Я пока не был готов объявлять друзьям о нашем с ним перемирии — слишком уж все было шатко. Да и хрен знает как Ронцов мог отреагировать на то, что я спелся с идейным врагом. Ронцов-то теперь бессмертный, может учудить какую-нибудь дурость, если Денисов его заденет…
Иными словами, в карцере было как-то поспокойнее.
Печально улыбнувшись этим мыслям, я осторожно потянул вниз дверную ручку и, стараясь не скрипеть петлями, шагнул в нашу комнату.
— Стой, сучара! — тут же рявкнули на меня.
Я оторопел от неожиданности.
— Стою. Свои, расслабьтесь.
— Миш, ты?
— Ага.
Вспухнула люстра, и я увидел картину, достойную пера карикатуриста.
Ронцов — в трусах, надетой задом наперед майке и одном носке — грозил мне шваброй.
— Витиевато развлекаетесь, товарищи, — усмехнулся я и едва удержался от того, чтобы не заржать. Слишком уж по-дурацки выглядел наш Кощей-Лазарь. — Серег, положь палочку. И на будущее ошкурь ее получше.
— Это еще зачем?
— Занозы доставляют много неприятных ощущений. Особенно если кто-то решит засунуть тебе эту швабру в место, о котором в приличном обществе упоминать не принято. Нельзя угрожать людям просто так. Даже шваброй.
Ронцов вздохнул с облегчением и поставил швабру в угол.
— Ты извини, Миш, что такой прием устроили. Ты ведь пропал. Никто ничего не знал, на стендах ничего не вывесили. Просто был человек — и исчез. Ну мы и перепугались, что и тебя тоже… Того…
— А к Мустафину зайти была не судьба? — хмыкнул я и принялся рыться в вещах, пытаясь найти сменное белье.
— Ага. Его поди застань, — ответил вышедший из ванной Сперанский. — Весь вечер вчера отсутствовал. Неприемные же часы. Ты где был-то?
— В карцере ночевал.
Лекарь удивленно вскинул брови и даже немного присвистнул.
— Эк тебя… И за что?
— Да все за то же. Меня и Грасс заперли.
— А ее-то зачем?
— Сам не понял. Дескать, могла нас сдать, когда Леньку прятали, но не сдала. Значит, сообщница.
Сперанский озадаченно чесал мокрую репу.
— В таком случае должны были и нас с Серегой запереть. И Малыша…
— Да просто достала она Мустафина. Решил припугнуть, — предположил Ронцов. — Эта девка ж вообще без царя в голове!
Отчаянная — да. Дура — нисколько. И в отличие от многих студентов, у нее действительно была мотивация доучиться в Аудиториуме. Но это знал только я — для остальных Анна Грасс оставалась способной, но ленивой и проблемной лентяйкой.
Я наконец-то откопал в ворохе белья чистый комплект. Последний. Все верно — стирку же пропустил, поскольку все выходные меня не было в корпусе. Придется теперь стираться ночью.
— Надеюсь, я немного пропустил, — сказал я, стаскивая пыльный китель.
Сперанский мотнул головой.
— Не-а. Давай, мойся, чисти перышки — и жрать пойдем.