Денисов ломанулся внутрь, а я, чертыхнувшись, спрыгнул с парапета и бросился за ним.
— Бегом! Вниз! — командовала растрепанная Перовская. — Не туда, дура!
Она схватила перепутавшую направление девицу и едва ли не кубарем отправила ее вниз по лестнице. Растрепанная, длинноногая, даже сейчас с неуместным чуть распутным прищуром, она уставилась на нас.
— А вы чего стоите?
Девица, которую она было отправила вниз, вернулась за ней.
— Марь, идем! Пусть сами разбираются…
Она дернула подругу за руку, и с плеча Перовской слетела сумочка на длинной цепочке. Ридикюль с тяжелым стуком грохнулся на пол, раскрылся, и оттуда вылетело что-то металлическое и куча мелких пластиковых баночек.
Фотоаппарат. Явно старый, чем-то похожий на “Зенит”. И контейнеры с пленками.
Меня как молнией прошило.
Мы с Перовской одновременно бросились к камере, но я схватил ее первым.
— Отдай! Отдай! Это личная вещь.
— Ага. Только сперва посмотрю.
Перовская ухмыльнулась и отступила на шаг.
— Ну давай, смотри, как мы с подругами отмечаем девичник, — сказала она. — Ничего-ничего, я подожду. Мне-то спешить некуда.
Я умел пользоваться пленочными фотоаппаратами. Дед увлекался, поэтому у нас был целый чемодан с “Зенитами”, “Киевами” и “ФЭДами”, а к ним — куча оптики и неизменная красная лампа для проявки.
И поэтому я знал, что пленку можно было засветить. Вероятно, именно этого Перовская сейчас и добивалась.
— Держи ее, — велел я Денисову. Поднял с пола сумочку и сунул в нее трофеи.
Константин озадаченно взглянул на меня.
— Чего?
— Держи ее, говорю. Не дай уйти. Она может быть замешана.
А ведь и правда могла. Как минимум у Перовской был мотив точить на меня зуб. По крайней мере она считала меня виновным в том, что ее драгоценный Забелло отошел в мир иной. А раз винила, то могла и гадостей всяких наделать. Например, фотографии.
— Просто поверь мне, — сказал я.
Перовская, видя, что Денисов склонялся на мою сторону, зашипела, сбросила босоножки и попыталась припустить вниз по лестнице. Костя оказался быстрее и притащил ее обратно, пока я возился с пленкой.
Дерьмовый выбор. Я ведь мог попытаться пойти за тем, кто нас атаковал. Но вместо этого решил устроить несанкционированный обыск Перовской. Если я сейчас ошибся с выбором, это будет полный провал.
Перовская попыталась вывернуться, но Денисов заломил ей руки и с мольбой посмотрел на меня.
— Пожалуйста, скажи, что ты знаешь, что делаешь. Я не хочу делать ей больно просто так.
— Я тебе щас сама больно сделаю! — взвизгнула девушка и принялась сучить ногами. — Я тебе башку наизнанку выверну! Заставлю гипоталамус играть в футбол мозжечком, сучий ты потрох.
Надоела она мне. Сконцентрировав силу из ментального потока, я подошел к ней, насильно приложил ладонь ко лбу и принялся прожигать ее защиту.
— Ты… Ты… Пожалеешь…
— Я уже о многом пожалел, Марианна, — ответил я и сотворил сонное заклинание. — Отдохни пока.
Девушка обмякла в руках у Денисова. Константин смотрел на меня с ужасом. Подружка Перовской предпола смыться, подхватив ее дорогие босоножки.
— Может все же объяснишь, что происходит? — спросил Константин, закинув пребывавшую в сладком беспамятстве однокурсницу на плечо. И без того короткая юбка ее платья задралась, так что мне пришлось с усилием дернуть ткань и прикрыть срам.
— Непременно, — кивнул я. — Но сначала найдем фотоателье. В машину, быстро.
***
Я вернулся с проявленными пленками к машине. Денисов курил в открытое окно, на заднем сидении мирно спала колдовским сном наша пленная красотка. До чего же милой была Перовская, когда молчала.
— Успешно? — Спросил Константин, когда я забрался на водительское место.
— Ага. Пришлось заплатить по тройному тарифу, но все быстро проявили.
— Значит, момент истины? Или все же сперва объяснишь этот маневр с Марианной?
Я положил руки на руль и ткнулся в них лбом.
— За мной следили. Передавали фотографии о моих перемещениях в газету — причем только те, что потенциально могли вызвать ненужные вопросы. Я выяснил у журналиста, что фотографии были сделаны на старый пленочник. А Перовская на меня зуб точит. Когда из ее сумки выпал этот старый “Оптикус”, я соотнес одно с другим…
— На всякий случай подумай, как собираешься извиняться, если на пленках и правда окажется девчачья попойка, — хмуро ответил Денисов. — Я ведь с ней раньше близко общался, с Марианной. Мы еще со школы знакомы. Раньше она была другой.
— Какой?
— Приятной. Простой. Без этих вот выкрутасов. А сейчас смотрит на всех как на говно. Это ее Забелло испортил. Она как сошлась с ним, так резко переменилась. А после того, как он погиб, и вовсе стала невыносима. Для нее теперь люди что мусор. Даже те, что желают ей добра.
— Горе не всегда делает из людей святых страдальцев, — ответил я. — Кто-то ожесточается и становится невыносимым. Та же Анька Грасс тоже та еще стерва. Но душа у нее добрая.
— Не, Грасс просто бунтует. Она и сейчас простая. А вот Марианна словно и вовсе стала другим человеком. Признаюсь, даже жаль.
Я вытащил из сумочки Перовской проявленные пленки. Бочонки были промаркированы красными наклейками — так в ателье обозначили, что открывать пленки безопасно.
— Как бы то ни было, сейчас узнаем, насколько низко могла пасть твоя старая подружка, — отозвался я и развернул пленку.
Денисов привалился в мою сторону, силясь разглядеть на маленьких картинках сюжеты, и присвистнул.
— Да ее можно записать в твои поклонницы…
Вот я возле дворцового моста, вот иду мимо особняка Штоффов на Вознесенском. А вот самые свежие… Я стою у машины возле бизнес-центра, где общался с Андрюшиным.
— Боюсь, Марианна не дождется извинений, — сказал я и спрятал пленку в бочонок. — Ты говорил, у тебя где-то в центре квартирка есть.
Денисов замялся.
— Ну… Так себе берлога. Я там отсыпаюсь после попоек, чтобы кривым не приезжать домой.
— Нужно тихое место, чтобы с ней поговорить, — сказал я и кивнул на спящую Перовскую. — И куда можно будет вызвать Тайное отделение.
Денисов вытаращился на меня как на убийцу.
— Какое еще отделение? Ты чего?
— Это будет зависеть от того, что она расскажет. Я предупреждал тебя, Константин. Это опасная игра. Один раз тебе уже повезло получить амнезию и выйти из-под прицела. Но сейчас все серьезнее. Я не хочу тебя в это втягивать.
Однокурсник решительно мотнул головой.
— Ты меня ни во что не втягиваешь, Михаил. Я сам в это лезу. Потому что иначе не могу.
Нет, их точно нужно познакомит с Корфом. Этот крендель еще упрямее меня.
— Ты, Михаил, меня понять не можешь. Ты — наследник рода. Опустим детали про герб и Осколок. Но ты — наследник. А я — как у собаки пятая нога. Все между собой поделят старшие, а я, в общем-то и не нужен оказался. После первого курса у меня был разговор с отцом, и до меня доходчиво донесли, что обеспечили подготовку к Аудиториуму и будут содержать, пока учусь. А дальше я должен буду пробиваться сам. Целиком сам, понимаешь? Как разночинец какой.
— Только с Благодатью и знаменитой фамилией. Ты слегка перегибаешь, Костя.
— Тем не менее, — давил свое однокурсник. — А тут еще и этот ментальный изъян вылез. Короче, у меня на самом деле социального капитала не сильно-то больше, чем у тебя. Я просто великолепно умею делать хорошую мину при скверной игре. Да только все это театральщина. Мне нужны подвиги, нужно зарабатывать себе имя. А коли погибну, так пусть героически.
Я фыркнул. Ох уж эти молодые аристократы. Лишь бы погеройствовать да пафоса нагнать побольше.
— Ты мне упаднические мысли брось. Хочешь вписаться в эту историю — давай. Заодно на Перовской и проверим, чего ты стоишь. Работенка не из приятных. Гуманизма там мало. Я предупредил.